Стихотворения русских поэтов про Михаила Лермонтова на одной странице

Елизавета Алексеевна Арсеньева
Внука своего пережила…
И четыре чёрных года
Тень его
Душу ей страдальческую жгла.
Как она за Мишеньку молилась!
Чтоб здоров был
И преуспевал.
Только бог не оказал ей милость
И молитв её не услыхал.
И она на бога возроптала,
Повелев убрать из комнат Спас.
А душа её над Машуком витала:
«Господи, почто его не спас?!»
Во гробу свинцовом, во тяжёлом
Возвращался Лермонтов домой.
По российским побелевшим сёлам
Он катился чёрною слезой.
И откуда ей достало силы —
Выйти за порог его встречать…
Возле гроба бабы голосили.
«Господи, дай сил не закричать…»
Сколько лет он вдалеке томился,
Забывал между забот и дел.
А теперь навек к ней возвратился.
Напоследок бабку пожалел.

Нет, не за то тебя я полюбил,
Что ты поэт и полновластный гений,
Но за тоску, за этот страстный пыл
Ни с кем неразделяемых мучений,
За то, что ты нечеловеком был.

О, Лермонтов, презрением могучим
К бездушным людям, к мелким их страстям,
Ты был подобен молниям и тучам,
Бегущим по нетронутым путям,
Где только гром гремит псалмом певучим.

И вижу я, как ты в последний раз
Беседовал с ничтожными сердцами,
И жестким блеском этих темных глаз
Ты говорил: "Нет, я уже не с вами!"
Ты говорил: "Как душно мне средь вас!"

Поручик двадцати шести
годов,
   прости меня,
           прости
за то, что дважды двадцать шесть
на свете я была и есть.

Прости меня, прости меня
за каждый светлый праздник дня,
что этих праздников вдвойне
отпраздновать случилось мне.

Но если вдвое больше дней,
то, значит, и вдвойне трудней,
и стало быть, бывало мне
обидней и страшней вдвойне.

И вот выходит, что опять
никак немыслимо понять,
который век,
      который раз,
кому же повезло из нас?

Что тяжче:
      груз живых обид
или могильная трава?
Ты не ответишь - ты убит.
Я не отвечу - я жива.

Казался ты и сумрачным и властным,
Безумной вспышкой непреклонных сил;
Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,
Ты демонски-мятежное любил!

Ты никогда не мог быть безучастным,
От гимнов ты к проклятиям спешил,
И в жизни верил всем мечтам напрасным:
Ответа ждал от женщин и могил!

Но не было ответа. И угрюмо
Ты затаил, о чем томилась дума,
И вышел к нам с усмешкой на устах.
И мы тебя, поэт, не разгадали,
Не поняли младенческой печали
В твоих как будто кованых стихах!

                                    Варваре Мониной
        
Перед иконою святой Варвары 
Стать на колена и, склонившись ниц, 
Не раздвигая сомкнутых ресниц, 
Ждать терпеливо неизбежной кары. 
Перед убежищем любимой им Тамары 
Склоняли многие овал печальных лиц, 
Следя за бегом строчек и страниц, 
Поняв его мечты, восторги и кошмары. 
Погас лампадки лиловатый свет... 
Его давно не стало. В сорок первом 
Смерть разрешила бытия обет. 
Не он ей скажет да, не он ей скажет нет... 
Лишь тихие стихи дадут усталым нервам 
Так долго ожидаемый ответ. 

Оба мы менестрели в Руси снеговой, 
Из Британии родом с тобой. 
Оба вольные духом, свободы друзья, 
Но печальнее арфа твоя. 
Оба видели горных туманов чадры 
И течение быстрой Куры. 
Оба зрели престолы Кавказских хребтов, 
Серебро вековечных снегов... 
Проезжая в татарской арбе в Темир-Хан, 
Посетил я, как ты, Дагестан. 
Но не долго средь дымных аулов я жил, 
И не там, нет, не там я любил... 
Ты Изгнанника Рая прославил стихом; 
Я мечтой был в аду огневом. 
Как и ты, окрыляем я Байроном был, 
Но к Эдему полет свой стремил, 
И взлетал над "долиной печали и слез" 
К купинам серебрящихся роз.

С одной мечтой в упрямом взоре,
На Божьем свете не жилец,
Ты сам - и Демон, и Печорин,
И беглый, горестный чернец.

Ты с малых лет стоял у двери,
Твердя: "Нет, нет, я ухожу".
Стремясь и к первобытной вере,
И к романтичному ножу.

К земле и людям равнодушен,
Привязан к выбранной судьбе,
Одной тоске своей послушен,
Ты миру чужд, и мир - тебе.

Ты страсть мечтал необычайной,
Но ах, как прост о ней рассказ!
Пленился ты Кавказа тайной,-
Могилой стал тебе Кавказ.

И Божьи радости мелькнули,
Как сон, как снежная метель...
Ты выбираешь - что? две пули
Да пошловатую дуэль.

Поклонник демонского жара,
Ты детский вызов слал Творцу
Россия, милая Тамара,
Не верь печальному певцу.

В лазури бледной он узнает,
Что был лишь начат долгий путь.
Ведь часто и дитя кусает
Кормящую его же грудь.

   И он угас! и он в земле сырой!
   Давно ль его приветствовали плески?
Давно ль в его заре, в ее восходном блеске
   Провидели мы полдень золотой?
Ему внимали мы в тиши, благоговея,
Благословение в нем свыше разумея,—
   И он угас, и он утих,
Как недосказанный великий, дивный стих!

   И нет его!.. Но если умирать
Так рано, на заре, помазаннику бога,—
      Так там, у горнего порога,
   В соседстве звезд, где дух, забывши прах,
Свободно реет ввысь, и цепенеют взоры
      На этих девственных снегах,
На этих облаках, обнявших сини горы,
Где волен близ небес, над бездною зыбей,
Лишь царственный орел да вихорь беспокойный,—
Для жертвы избранной там жертвенник достойный,
   Для гения — достойный мавзолей!

Не призывай небесных вдохновений
На высь чела, венчанного звездой;
Не заводи высоких песнопений,
О юноша, пред суетной толпой.
Коль грудь твою огонь небес объемлет
И гением чело твое светло, -
Ты берегись: безумный рок не дремлет
И шлет свинец на светлое чело.

О, горький век! Мы, видно, заслужили,
И по грехам нам, видно, суждено,
Чтоб мы теперь так рано хоронили
Всё, что для дум прекрасных рождено.
Наш хладный век прекрасного не любит,
Ненужного корыстному уму,
Бессмысленно и самохвально губит
Его сосуд - и все равно ему:

Что чудный день померкнул на рассвете,
Что смят грозой роскошный мотылек,
Увяла роза в пламенном расцвете,
Застыл в горах зачавшийся поток;
Иль что орла стрелой пронзили люди,
Когда младой к светилу дня летел;
Иль что поэт, зажавши рану груди,
Бледнея пал - и песни не допел.

Преемник славного, великого поэта,
С душой, похожею на бурный океан,
Ты по земле прошел как яркая комета,
Рассеяв сладостный возвышенный обман
В сердцах, доверчиво считать привыкших сказку
За слово истины; раздвинув полог тьмы,
Ты властною рукой сорвал с очей повязку
И бросил жгучий яд сомнения в умы.
И то, как Прометей, на грозный спор, на битву,
В безумной гордости, ты небо вызывал,
То в умилении, в слезах шептал молитву
И песни чудные о небесах слагал.

Давно твой голос смолк, но, горечью облитый,
Твой стих стальной звучит - у всех он на устах,
И ты, певец, рукой ничтожною убитый,
Живешь на родине, живешь у нас в сердцах.
И если все мы чтим бессмертный дивный гений
Творца Онегина, пленяясь красотой
Его ласкающих и светлых песнопений,
Их величавою спокойной простотой,
И если милы нам они, как свод лазурный,
Как тихий шепот волн - они лелеют слух, -
То дышит песнь твоя тоской и страстью бурной,
И окрыляет мысль, и пробуждает дух.
Родство невольное мы чувствуем с тобою
И верим, что ты нам, поэт, недаром дан, -
Похожий гордою, мятежною душою
На непокорный океан!

Тянутся горы далекою цепью,
Коршун в лазури кружится над степью,
          Ветер качает ковыль,
Ветер повеял вечернею лаской,
В сердце воскресла волшебною сказкой
          Старая быль.
Здесь у подножья горы-великана,
В зареве молний, во мгле урагана,
          Пал он - певец молодой,
Там, где пышней разрослася осока,
Высится в горной степи одиноко
          Камень седой.

Люди в стремленье к наживе упорном
Путь проложили к вершинам нагорным,
          Грозный разрушив оплот;
Умер Кавказ непокорный и дикий,
Пали твердыни, - один лишь великий
          Гений поэта - живет.

О Грузия, лишь по твоей вине,
когда зима грязна и белоснежна,
печаль моя печальна не вполне,
не до конца надежда безнадежна.

Одну тебя я счастливо люблю,
я лишь твое лицо не лицемерно.
Рука твоя на голову мою
ложится благосклонно и целебно.

Мне не застать врасплох твоей любви.
Открытыми объятия ты держишь.
Все говоры, все шепоты твои
мне на ухо нашепчешь и утешишь.

Но в этот день не так я молода,
чтоб выбирать меж севером и югом.
Свершилась поздней осени беда,
былой уют украсив неуютом.

Лишь черный зонт в моих руках гремит.
Живой и мрачной силой он напрягся.
То, что тебя покинуть норовит, —
пускай покинет, что держать напрасно.

Я отпускаю зонт и не смотрю,
как будет он использовать свободу.
Я медленно иду по октябрю,
сквозь воду и холодную погоду.

В чужом дому, не знаю почему,
я бег моих колен остановила.
Вы пробовали жить в чужом дому?
Там хорошо. И вот как это было.

Был подвиг одиночества свершен.
и я могла уйти. Но так случилось,
что в этом доме, в ванной, жил сверчок.
поскрипывал, оказывал мне милость.

Моя душа тогда была слаба
и потому — с доверьем и тоскою —

тот слабый скрип, той песенки слова
я полюбила слабою душою.

Привыкла вскоре добрая семья,
что так, друг друга не опровергая,
два пустяка природы — он и я —
живут тихонько, песенки слагая.

Итак — я здесь. Мы по ночам не спим,
я запою — он отвечать умеет.
Ну, хорошо. А где же снам моим,
где им-то жить? Где их бездомность реет?

Они все там же, там, где я была,
где высочайший юноша вселенной
меж туч и солнца, меж добра и зла
стоял вверху горы уединенной.

О, там, под покровительством горы,
как в медленном недоуменье танца,
течения Арагвы и Куры
ни встретиться не могут, ни расстаться.

Внизу так чист, так мрачен Мцхетский храм.
Души его воинственна молитва.
В ней гром мечей, и лошадиный храп,
и вечная за эту землю битва.

Где он стоял? Вот здесь, где монастырь
еще живет всей свежестью размаха,
где малый камень с легкостью вместил
великую тоску того монаха.

Что, мальчик мой, великий человек?
Что сделал ты, чтобы воскреснуть болью
в моем мозгу и чернотой меж век,
все плачущей над маленьким тобою?

И в этой, богом замкнутой судьбе,
в своей нижайшей муке превосходства,
хотя б сверчок любимому, тебе,
сверчок играл средь твоего сиротства?

Стой на горе! Не уходи туда,
где-только-то! — через четыре года
сомкнется над тобою навсегда
пустая, совершенная свобода!

Стой на горе! Я по твоим следам
найду тебя под солнцем, возле Мцхета.

Возьму себе всем зреньем, не отдам,
и ты спасен уже, и вечно это.

Стой на горе! Но чем к тебе добрей
чужой земли таинственная новость,
тем яростней соблазн земли твоей,
нужней ее сладчайшая суровость.

Всего стихотворений: 12

Количество обращений к теме стихотворений: 2832