Русская поэзия >> Николай Иванович Гнедич

Николай Иванович Гнедич (1784-1833)

• Биография Николая Гнедича
• Стихотворения Николая Гнедича по темам

Все стихотворения Николая Гнедича на одной странице

- Оглавление -

А. А. О.

                (В альбом)

     И новый год и альбом новый!
А что еще милей - владелица его!
     Какой предмет прелестный для того,
Кто, музами любим, с душой, всегда готовой
На впечатления прекрасного всего,
         Их так легко изображает!
Кто, записной поэт, гармонией стихов
Красавиц нежит слух, и звуком сладких слов
         Так сердцу сладостно ласкает!
Я, отставной поэт, Парнасский инвалид,
         Служитель истины суровой,
Что новое могу вписать в ваш альбом новый?
     Что вы полны приятностей Харит? -
Не новость: зеркало вам то же говорит.
Что милы вы, умны? - Но и в чертогах царских,
         И в теремах боярских,
Где вы блистаете умом и красотой,
То ж самое жужжит гостей веселый рой.

     Итак, и в истинах, нисколько вам не льстивых,
Я упрежден; все слышали вы их
И, может быть, из уст любезников младых,
     И более меня красноречивых.
Остались мне для вас желания одни;
Но верьте, искренны и пламенны они:
Цветите вы, как роза молодая
Под небом голубым безоблачного мая;
Неувядаемой и в самых поздных днях
Душевной красотой пленяйте взоры света;
И хоть забудете вы о моих стихах,
Но помните меня, вас часто на руках
         Носившего поэта.

1827


Амбра

Амбра, душистая амбра, скольких ты и мух и червей
         Предохраняешь от тленья!
Амбра - поэзия: что без нее именитость людей?
         Блеск метеора, добыча забвенья!

Гимн Венере

Пою златовенчанну, прекрасную Венеру,
Защитницу веселых Киприйских берегов,
Куда ее дыханье зефиров тиховейных
На нежной пене моря чрез волны принесло.
Там радостные оры владычицу, встречая,
В небесные одежды спешили облачить;
Власы благоуханны златым венцом покрыли,
Вокруг по нежной вые, по белым раменам
Обвесили монисты, какими оры сами,
Перевивая златом волнистые власы,
Себя изукрашают, идя на пир небесный
В чертог отца Зевеса, в священный лик богов.
Украсив так царицу, возводят в дом бессмертных,
И боги восхищенны, встречая, мать любви
С восторгом окружают, берут за белы руки,
И, очи услаждая все образом Киприды,
Желает в сердце каждый в любовь ее склонить
И девственной супругой возвесть на брачно ложе.
Приветствую тебя я, богиня черноока,
О мать сладкоречива веселий и любви!
Услышь мои ты песни и возлюби меня.

1807 (?)


Глас благодарности

    Я-ву и Р-ву*

Долго ль будешь, рок суровый,
Дни весны моей мрачить,
И на сей ты год мой новый
Хочешь тучи наводить?
Где, в каких сердцах найду я
Против этих туч отвод,
Или мне - опять горюя
Провлачить и этот год,
Здесь - далеко на чужине
От родных, друзей моих?
Бедняку - и сиротине
Не найти вовеки их!
Люди есть и здесь, конечно,
Кто Лукуллов всех сочтет! -
Но бедняк меж ними вечно
Человека не найдет.
Знать - под чуждым небосклоном
Поле жизни я пройду
И, считая дни лишь стоном,
Здесь в могилу упаду.
   Так я думал пред началом
Бледна вечера с собой,
Гений кроткий вдруг с фиалом
И с оливой - стал пред мной.
   Вестник неба, вестник мирный, -
Я в восторге возгласил, -
Если ты с страны эфирной
Послан, чтобы мне открыл
Будущу мою судьбину;
После мрачных, грозных туч,
Указал чтоб мне долину,
Где блистает солнца луч, -
Пусть подымется завеса,
Пусть надежды луч мелькнет;
Если ж я узрю с утеса
Пропасть - дна которой нет?..
Если страннику несчастну,
В знойный день - среди песков,
Ты снизшел сказать весть страшну,
То хоть жажда жжет в нем кровь,
Не сыскать ему здесь тени
И воды тут не найтить,
Оживить чтоб томны члены,
Чтоб язык хоть омочить!
Нет - пускай, пускай не знает
Странник рока своего, -
Пусть надежда прохлаждает
Кровь кипящую его;
Пусть взор странника несчастна
Покрывает мрак густой,
Жизнь нам тягостна - ужасна;
Как простимся мы с мечтой!
Тут небесный вестник мира
Вдруг слова мои прервал,
И - мне голосом зефира
Весть такую прошептал:
В роковом твоем фиале
Желчь иссохнет с годом сим,
При самом его начале
Ты под небом уж другим
По пути мирском пойдешь,
Где - хоть встретишь под ногою
Терн - слезу хоть и прольешь,
Но состраждущих рукою
Та осушится слеза;
Так царя планет лучами
Осушается роса.
Но не мни меж богачами
Обрести ты рук таких,
Нет - они не сострадают,
Они чувствовать не знают,
Им невнятен стон других;
Их добро - есть вид корысти
Или гордости одной;
Нет - не к воплям - но лишь к лести
Слух они склоняют свой.
На то место, где родился,
В этом годе ты взглянешь,
На том холме, где резвился,
В этом годе отдохнешь;
Узришь - узришь свою хату
И повесишь посох в ней,
Хату малу - но богату
Любящей тебя родней,
И помиришься с судьбиной,
В ней забыв беды свои.
   О восторг! и кто ж причиной?
Это вы, друзья мои!
Вы с судьбой меня мирите,
Коею гоним я был,
Вы мне ясны дни дарите!
Чем я - чем я заслужил?..
Нет, ничем - вы лишь склонили
Слух свой к стону моему;
И добро, добро творите.
Вняв лишь сердцу своему;
Только стон уединенный
Моей арфы к вам дошел,
И я, - роком удрученный, -
В вас друзей себе нашел.
Где же кисть, чтоб изразила
Благодарный жар в чертах,
Где же арфа, чтоб излила
Жар сердечный на струнах?..
Чтоб сказали - как умею
Это чувствовать в груди,
И это чувство... я немею...
Ты, слеза, катись - пади!
Так - она пускай докажет,
Что я сердцем к вам писал,
Пусть, друзья, она доскажет
То, чего я не сказал.

* Сослуживцы Гнедича по Департаменту (министерство народного просвещения) Д. И. Языков и Н. А. Радищев, сын А. Н. Радищева, ссудившие Гнедича деньгами для поездки на родину.

1805


Гомеров гимн Диане

   Близкий перевод с подлинника

Златоколчанную Диану воспою,
Стрелолюбивую губительницу ланей,
Звонкоголосую, божественную деву
И златомечного Аполлона сестру.
Она в тени лесов и на холмах ветристых
Преследует зверей; златый напрягши лук,
Крылату мещет смерть. Трепещут главы гор,
И гулы по лесам далеко отдаются
От воющих зверей; страшится вкруг земля
И многорыбный понт. Но с сердцем нестрашимым
Богиня шествует, род скачущих стреляя;
Увеселенная ж стрелянием зверей,
Спустя свой гибкий лук, вступает в дом великий,
Где обитает Фив, ее небесный брат,
В златом обилии Дельфийских древних стен,
И там харит и муз установляет хоры;
Там, свой повесив тул и опущенный лук,
Прелестно облачив божественное тело,
Она становится вождем небесных хоров;
Они ж, от уст своих амврозию лия,
Сереброногую Латону воспевают,
С Зевесом родшую делами славных чад,
Отличных меж богов премудростию их.
Ликуй, бессмертный род Латоны леповласой!
Хвалебну песнь тебе всегда я воспою.

1807 (?)


Гомеров гимн Минерве

Пою великую, бессмертную Афину,
Голубоокую, божественную деву,
Богиню мудрости, богиню грозных сил,
Необоримую защитницу градов,
Эгидоносную, всемощну Тритогену,
Которую родил сам Дий многосоветный,
Покрытую златой, сияющей броней.
Оцепенение объяло всех богов,
Когда из Зевсовой главы она священной
Исторглась, копием великим потрясая,
Во основаниях вострепетал Олимп
Под крепостью ее; земля из недр своих
Стон тяжкий издала, весь понт поколебался,
Смятен до чермных бездн; на брег побегло море;
Гиперионов сын средь дня остановил
Бег пышущих коней, доколь с рамен своих
Оружье совлекла божественная дева.
Возрадовался Дий рождением Афины.
О громовержцева эгидоносна дщерь,
Приветствую тебя. Услышь ты голос мой,
И впредь ко мне склоняй твой слух благоприятный,
Когда я воспою тебе хвалебны песни.

1807 (?)


День моего рождения

Дорогой скучною, погодой все суровой,
Тащу я жизнь мою сегодня сорок лет.
Что ж нахожу сегодня, в год мой новой?
Да больше ничего, как только сорок лет.

1824


Дружба

   К Батюшкову

Дни юности, быстро, вы быстро промчались!
   Исчезло блаженство, как призрак во сне!
А прежние скорби на сердце остались;
   К чему же и сердце оставлено мне?

Для радостей светлых оно затворилось;
   Ему изменила младая любовь!
Но если бы сердце и с дружбой простилось,
   Была бы и жизнь мне дар горький богов!

Остался б я в мире один, как в пустыне;
   Один бы все скорби влачил я стеня.
Но верная дружба дарит мне отныне,
   Что отняла, скрывшись, любовь у меня.

Священною дружбой я всё заменяю:
   Она мне опора под игом годов,
И спутница будет к прощальному краю,
   Куда нас так редко доводит любовь.

Как гордая сосна, листов не меняя,
   Зеленая в осень и в зиму стоит,
Равно неизменная дружба святая
   До гроба живительный пламень хранит.

Укрась же, о дружба, мое песнопенье,
   Простое, внушенное сердцем одним;
Мой голос, как жизни я кончу теченье,
   Хоть в памяти друга да будет храним.

1810


Задумчивость

Страшна, о задумчивость, твоя власть над душою,
   Уныния мрачного бледная мать!
Одни ли несчастные знакомы с тобою,
   Что любишь ты кровы лишь их посещать?
Или тебе счастливых невступны чертоги?
   Иль вечно врата к ним златые стрегут
Утехи - жилищ их блюстители-боги? -
   Нет, твой не в чертогах любимый приют;
Там нет ни безмолвия, ни дум, ни вздыханий.
   Хоть есть у счастливцев дни слез и скорбей,
Их стоны не слышимы при шуме ласканий,
   Их слезы не горьки на персях друзей.
Бежишь ты их шумных чертогов блестящих;
   Тебя твое мрачное сердце стремит
Туда, где безмолвна обитель скорбящих
   Иль где одинокий страдалец грустит.
Увы! не на радость приходишь ты к грустным,
   Как друг их, любезная сердцу мечта:
Витает она по дубравам безмолвным;
   Равно ей пустынные милы места,
Где в думах таинственных часто мечтает
   И, дочерь печали, грустит и она;
Но взор ее томный отрадой сияет,
   Как ночью осенней в тумане луна;
И грусть ее сладостна, и слезы приятны,
   И образ унылый любезен очам;
Минуты бесед ее несчастным отрадны,
   И сердцу страдальца волшебный бальзам:
Улыбкой унылое чело озаряя,
   Хоть бледной надеждой она их живит
И, робкий в грядущее взор устремляя,
   Хоть призраком счастья несчастному льстит. -
Но ты, о задумчивость, тяжелой рукою
   Обнявши сидящего в грусти немой
И думы вкруг черные простря над главою,
   Заводишь беседы с его лишь тоской;
Не с тем, чтоб усталую грудь от вздыханий
   Надежды отрадной лучом оживить;
Нет, призраки грозные грядущих страданий
   Ему ты заботишься в думах явить;
И смотришь, как грустного глава поникает,
   Как слезы струит он из томных очей,
Которые хладная земля пожирает.
   Когда ж, изнуренный печалью своей,
На одр он безрадостный, на одр одинокий
   Не в сон, но в забвенье страданий падет,
Когда в его храмину, в час ночи глубокой
   Последний друг скорбных - надежда придет,
И с лаской к сиротскому одру приникает,
   Как нежная матерь над сыном стоит
И песни волшебные над ним воспевает,
   Пока его в тихих мечтах усыпит;
И в миг сей последнего душ наслажденья
   И сна ты страдальцу вкусить не даешь:
Перстом, наваждающим мечты и виденья,
   Касаясь челу его, сон ты мятешь;
И дух в нем, настроенный к мечтаньям унылым,
   Тревожишь, являя в виденьях ночей
Иль бедствия жизни, иль ужас могилы,
   Иль призраки бледные мертвых друзей.
Он зрит незабвенного, он глас его внемлет,
   Он хочет обнять ему милый призрак -
И одр лишь холодный несчастный объемлет,
   И в храмине тихой находит лишь мрак!
Падет он встревоженный и горько прельщенный;
   Но сон ему боле не сводит очей.
Так дни начинает он, на грусть пробужденный,
   Свой одр одинокий бросая с зарей:
Ни утро веселостью, ни вечер красами
   В нем сердца не радуют: мертв он душой;
При девах ласкающих, в беседе с друзьями,
   Везде, о задумчивость, один он с тобой!

1809


К К.Н. Батюшкову

Когда придешь в мою ты хату,
Где бедность в простоте живет?
Когда поклонишься пенату,
Который дни мои блюдет?

Приди, разделим снедь убогу,
Сердца вином воспламеним,
И вместе - песнопенья богу
Часы досуга посвятим;

А вечер, скучный долготою,
В веселых сократим мечтах;
Над всей подлунного страною
Мечты промчимся на крылах.

Туда, туда, в тот край счастливый,
В те земли солнца полетим,
Где Рима прах красноречивый
Иль град святой, Ерусалим.

Узрим средь дикой Палестины
За божий гроб святую рать,
Где цвет Европы паладины
Летели в битвах умирать.

Певец их, Тасс, тебе любезный,
С кем твой давно сроднился дух,
Сладкоречивый, гордый, нежный,
Наш очарует взор и слух.

Иль мой певец - царь песнопений,
Неумирающий Омир,
Среди бесчисленных видений
Откроет нам весь древний мир.

О, песнь волшебная Омира
Нас вмиг перенесет, певцов,
В край героического мира
И поэтических богов.

Зевеса, мещущего громы,
И всех бессмертных вкруг отца,
Пиры их светлые и домы
Увидим в песнях мы слепца.

Иль посетим Морвен Фингалов,
Ту Сельму, дом его отцов,
Где на пирах сто арф звучало
И пламенело сто дубов;

Но где давно лишь ветер ночи
С пустынной шепчется травой,
И только звезд бессмертных очи
Там светят с бледною луной.

Там Оссиан теперь мечтает
О битвах и делах былых;
И лирой тени вызывает
Могучих праотцев своих.

И вот Тренмор, отец героев,
Чертог воздушный растворив,
Летит на тучах с сонмом воев,
К певцу и взор и слух склонив.

За ним тень легкая Мальвины,
С златою арфою в руках,
Обнявшись с тению Моины,
Плывут на легких облаках.

Но, друг, возможно ли словами
Пересказать, иль описать,
О чем случается с друзьями
Под час веселый помечтать?

Счастлив, счастлив еще несчастный,
С которым хоть мечта живет:
В днях сумрачных день сердцу ясный
Он хоть в мечтаниях найдет.

Жизнь наша есть мечтанье тени;
Нет сущих благ в земных странах.
Приди ж под кровом дружней сени
Повеселиться хоть в мечтах.

1807


К моим стихам

   Пока еще сердце во мне оживляется солнцем,
Пока еще в персях, не вовсе от лет охладевших,
Любовь не угаснула к вам, о стихи мои, дети
Души молодой, но в которых и сам нахожу я
Дары небогатые строго-скупой моей музы,
Которые, может быть, вовсе отвергла б от сердца
Брюзгливая старость, и кажется, что по заслугам
(Но кто на земле не принес самолюбию дани), -
Спешу, о стихи, вас от грозного спасть приговора;
   Спешу вас отдать под покров снисходительной дружбы,
И если она не найдет в вас ни прелестей слова,
Какими нас музы из уст их любимцев пленяют,
Ни пламенных чувствий, ни дум тех могучих, какие
Кипят на устах вдохновенных и души народов волнуют,
То, нежная в чувствах, найдет хоть меня в моих песнях,
Души моей слабость, быть может, ее добродетель;
Узнает из них, что в груди моей бьется, быть может,
Не общее сердце; что с юности нежной оно трепетало
При чувстве прекрасном, при помысле важном иль смелом,
Дрожало при имени славы и гордой свободы;
Что, с юности нежной любовию к музам пылая,
Оно сохраняло, во всех коловратностях жизни,
Сей жар, хоть не пламенный, но постоянный и чистый;
Что не было видов, что не было мзды, для которых
Душой торговал я; что, бывши не раз искушаем
Могуществом гордым, из опытов вышел я чистым;
Что, жертв не курив, возжигаемых идолам мира,
Ни словом одним я бессмертной души не унизил.

   Но ежели дружба найдет в моих песнях нестройных
Хоть слово для сердца, хоть стих, согреваемый чувством;
Но ежели в сих безыскусственных звуках досуга
Услышит тот голос, сердечный язык тот всемирный,
Каким говорит к нам бессмертная матерь-природа,
Быть может, стихи мои, вас я сберег не к забвенью.

Кавказская быль

Кавказ освещается полной луной;
Аул и станица на горном покате
Соседние спят; лишь казак молодой,
Без сна, одинокий, сидит в своей хате.

Напрасно, казак, ты задумчив сидишь,
И сердца биеньем минуты считаешь;
Напрасно в окно на ручей ты глядишь,
Где тайного с милой свидания чаешь.

Желанный свидания час наступил,
Но нет у ручья кабардинки прекрасной,
Где счастлив он первым свиданием был
И первой любовию девы, им страстной;

Где, страстию к деве он сам ослеплен,
Дал клятву от веры своей отступиться,
И скоро принять Магометов закон,
И скоро на Фати прекрасной жениться.

Глядит на ручей он, сидя под окном,
И видит он вдруг, близ окна, перед хатой,
Угрюмый и бледный, покрыт башлыком,
Стоит кабардинец под буркой косматой.

То брат кабардинки, любимой им, был,
Давнишний кунак казаку обреченный;
Он тайну любви их преступной открыл
Беда кабардинке, яуром прельщенной!

«Сестры моей ждешь ты? — он молвит.— Сестра
К ручью за водой не пойдет уже, чаю;
Но клятву жениться ты дал ей: пора!
Исполни ее… Ты молчишь? Понимаю.

Пойми ж и меня ты. Три дня тебя ждать
В ауле мы станем; а если забудешь,
Казак, свою клятву,— пришел я сказать,
Что Фати в день третий сама к нему будет».

Сказал он и скрылся. Казак молодой
Любовью и совестью три дни крушится.
И как изменить ему вере святой?
И как ему Фати прекрасной лишиться?

И вот на исходе уж третьего дня,
Когда он, размучен тоскою глубокой,
Уж в полночь, жестокий свой жребий кляня,
Страдалец упал на свой одр одинокий,—

Стучатся; он встал, отпирает он дверь;
Вошел кабардинец с мешком за плечами;
Он мрачен как ночь, он ужасен как зверь,
И глухо бормочет, сверкая очами:

«Сестра моя здесь, для услуг кунака»,—
Сказал он и стал сопротиву кровати,
Мешок развязал, и к ногам казака
Вдруг выкатил мертвую голову Фати.

«Для девы без чести нет жизни у нас;
Ты — чести и жизни ее похититель —
Целуйся ж теперь с ней хоть каждый ты час!
Прощай! я — кунак твой, а бог — тебе мститель!»

На голову девы безмолвно взирал
Казак одичалыми страшно очами;
Безмолвно пред ней на колени упал,
И с мертвой — живой сочетался устами…

Сребрятся вершины Кавказа всего;
Был день; к перекличке, пред дом кошевого,
Сошлись все казаки, и нет одного —
И нет одного казака молодого!

М.Ф. Кокошкиной

               (В альбом)

В альбомах и большим и маленьким девицам
Обыкновенно льстят; я к лести не привык;
Из детства обречен Парнасским я царицам,
         И сердце - мой язык.
      Мои для Машеньки желанья
         И кратки и ясны:
Как детские, невинные мечтанья,
Как непорочные, младенческие сны,
Цвети твоя весна под взором Провиденья,
И расцветай твоя прекрасная душа,
Как ароматом цвет, невинностью дыша;
      Родным будь ангел утешенья,
Отцу (могу ль тебе я лучшего желать),
      Отцу напоминай ты мать.

1819


На гробе матери

От колыбели я остался
В печальном мире сиротой;
На утре дней моих расстался,
О мать бесценная, с тобой!
И посох странника бросаю
Я в первый раз в углу родном;
И в первый раз я посещаю
Твой тесный, безысходный дом!
И, землю в трепете лобзая
Святую сердцу моему,
Скажу впервое: тень святая,
Мир вечный праху твоему!

Как черный крест твой наклонился
К холму, поросшему травой!
Надгробный камень весь покрылся
Песком и мшистой муравой,
И холм с землею поровняло!
Увы! он скоро б был забыт;
Мне скоро б неизвестно стало
И место, где твой прах сокрыт!
И, сын печальный, я бы тщетно
Могилы матери искал;
Ее прошел бы неприметно
И, может быть, ногой попрал!..
Прости! - оставленный тобою,
Я от пелен усыновлен
Суровой мачехой-судьбою.
Она, от берега мой челн
Толкнув, гнала его жестоко
Между бушующих зыбей
И занесла меня далеко
От тихой родины моей.
И лишь теперь волной счастливой
К брегам родным я принесен;
Любовью сирою, тоскливой
К твоей могиле приведен.
На гроб не кипариса лозы,
Но, лучший дар мне от творца,
Я песни приношу и слезы,
Богатство скромное певца.

Увы! когда ты испускала
Из уст последний жизни вздох,
Но взор еще на нас кидала,
Я траты чувствовать не мог.
Теперь возросшую со мною
Печаль я изолью в слезах;
Поплачу над землей сырою,
Сокрывшею мне милый прах!
Еще не раз, душой унылый.
Один, в полуночной тиши,
Приду я у твоей могилы
Искать отрады для души.
Приду - и холм, с землей сравненный,
Возвышу свежий над тобой;
И черный крест, к земле склоненный,
Возобновлю моей рукой;
И тризной, в день суббот священных,
Я, ублажая тень твою,
При воскуреньи жертв смиренных
Надгробны песни воспою.
А ты, слух к песням преклоняя,
От звезд к могиле ниспустись,
И, горесть сына утешая,
Тень матери - очам явись!
Узреть мне дай твой лик священный,
Хоть тень свою мне дай обнять,
Чтоб, в мир духов переселенный,
Я мог и там тебя узнать!

1805


На смерть Даниловой

Амуры, зефиры, утех и смехов боги,
И вы, текущие Киприды по следам,
     О нимфы легконоги,
Рассеяны в полях, по рощам и холмам,
И с распущенными хариты поясами,
Стекайтеся сюда плачевными толпами!
     Царицы вашей нет!..
Вот ваше счастие, веселие и свет,
Смотрите - вот она, безгласна, бездыханна,
     Лежит недвижима, хладна
И непробудная от рокового сна.

               * * *

   Данилова! ужели смерть нещадно
Коснулась твоего цветущего чела?
     Ужель и ты прешла?..
Нет, не прешла она, не отнята богами
От непризнательных, бесчувственных людей.
Так, боги, возжелав их мощь явить на ней,
Ущедрили ее небесными дарами:
Вдохнули в вид ее, во все ее черты
Приятность грации, сильнейшу красоты;
Влияли в душу огнь, которого бы сила
Краснее всех речей безмолвно говорила;
Чтоб в даре сем она единственной была,
И смертных бы очам изобразить могла
Искусство дивное, каким дев чистых хоры
На звездных небесах богов пленяют взоры.
Но помраченному ль невежеством уму
Пленяться прелестью небесных дарований?
Нет, счастие сие лишь суждено тому,
Кто сам дары приял и свет обрел познаний;
А ты, Данилова, в час жизни роковой
Печальну истину, что боле между нами
Богатых завистью, убогих же дарами,
Печальным опытом познала над собой.
Едва на поприще со славой ты ступила,
И утро дней твоих, как ядом, отравила
     Завистная вражда!
От наших взоров ты сокрылась, как звезда,
Котора, в ясну ночь по небу пролетая
И взоры путников сияньем изумляя,
     Во мраке исчезает вдруг
И в думу скорбную их погружает дух.
Кто вспомнит о тебе без слезного жаленья?
     Бог скуп в таких дарах
И шлет их изредка людей для украшенья.
     Но что теперь в слезах?..
Она уж там, где нет ни слез, ни сокрушений,
Ни злобы умыслов, ни зависти гонений;
Она в хор чистых дев к Олимпу пренеслась
И в вечну цепь любви с харитами сплелась.

1810


Надпись к гробу Кантемира

Порочный, не смей подходить к сей гробнице:
   Твой бич, Кантемир здесь лежит.
Ты ж, добрый, к могиле приникни спокойно
   И, если захочешь, усни.

Надпись к гробу Суворова

Ты ищешь монумента?..
Суворов здесь лежит.

Общежитие

             Reveille-toi, mortele, deviens utile au monde,
             Sors de l'indifference, ou languissent tes jours.

                                                Thomas *

Неужли в этот мир родится человек,
С зверями дикими в лесах чтобы скитаться?
Или в бездействии, во сне провесть свой век,
Не знать подобных - и ничем не наслаждаться;
Как будто в пустоте ужасной - в мире жить,
     И прежде смерти мертвым быть?
Посмотрим вкруг себя, - мы взглянем на вселенну,
Какая связь в вещах! На что ни кину взор - и оку изумленну
Громада вся один чудесный кажет хор!
И то, что там, вверху, и там, под нижним кругом,
         И что во всех морях,
         В лесах и на горах -
Всё в цепь одну плетет, всё вяжет друга с другом
Тот разум, что сей шар и небо утвердил,
Атома с существом премудро съединил.

   * * *

О ты, над тварями, над всем здесь вознесенный,
Понятьем, разумом, бессмертною душой,
Проснися, человек, - проснися, ослепленный,
И цепи общия не разрывай собой!
Ты мнишь, что брошен в мир без цели неизвестной,
         Чтоб ты в нем только жил,
И зрителей число умножил поднебесной;
         Взгляни на этот мир:
Противному совсем и звери научают,
И звери в нем живут не для себя самих.
Трудятся и они: птенцов они питают,
Птенцы же, подрастя, трудятся и для них.
Зачем, ты говоришь, мне для других трудиться?
         Какая нужда до людей?
Трудися только всяк для пользы лишь своей,
   А приобрев трудом, не худо насладиться.
Ты наслаждаешься, - а тысяча сирот
         Страдают там от глада;
Вдовицы, старики подле твоих ворот
Стоят - и падают, замерзнувши от хлада.
Ты спишь, - злодей уж цепь, цветами всю увив,
На граждан наложил, отечество терзает.
Сыны отечества, цепей не возлюбив,
Расторгнуть их хотят, - вопль слух мой поражает!
         Какой ужасный стон!
Не слышишь ты его - прерви, прерви свой сон!
         Несчастный, пробудися,
Взгляни на сограждан, там легших за тебя,
Взгляни на их вдовиц, детей - и ужаснися,
         Взглянувши на себя!
Их вдовы стонут там, их дети мрут от глада,
- Страшись и трепещи, чтоб тени их, стеня
Подобно фуриям, явившимся из ада,
В погибели своей тебя, тебя виня,
Не стали б день и ночь рыдать перед тобою...

   * * *

Отечество, как ты еще младенец был,
Подобно матери обвило пеленою,
Чтоб в недрах ты его златые дни вкусил;
А ты за это всё и малую заботу
Считаешь глупостью - лишь у окна сидишь
И тешишь своея души ты тем охоту,
         Что на людей глядишь.
Сидишь, - неужели сидеть в сей мир родился?
Всё, всё гласит тебе, чтоб для других трудился.
   "Трудиться? - говорят. - Мне жертвовать собою
         Завистникам, льстецам,
         Живущим подлостью одною,
         Мне жертвовать сердцам,
   Что, злобою кипя, тех самых умерщвляют,
         Которые и их питают?
Хочу трудиться я, а змеи уж шипят,
Тружусь - труды мои к добру людей клонятся,
Но люди за добро одно лишь зло творят.
Так лучше буду я в лесах с зверьми скитаться".

   * * *

         Итак, людей пороки,
         О мудрый человек!
От общества тебя женут в леса глубоки?
От злых и с добрыми ты связь совсем пресек?
Но радостей отца, но удовольствий друга
Не хочешь чувствовать и с добрыми делить?
Лапландца хладного в лачуге ждет супруга,
Желает бедный фин любить, любиму быть;
Взгляд, как камчадал, убеленный летами,
Лелеет внука - и сжимает у персей,
Любуется, как внук шалит его косами, -
Взгляни, и сердце ты холодно разогрей!
Скажи мне, что б было с невинными овцами,
Когда бы пастухи, лишь волк глаза явил,
Оставили овец и скрылись за кустами?
Ах! всех овец тогда тот волк бы задавил.
И ты, когда закон ногами попирают,
Болванам золотым курят все фимиам,
Достойных же венцов - всех пылью засыпают,
Ты должен ли тогда скитаться по лесам?
Ах, нет! но о добре всеобщем лишь радея,
Всем другом истинным себя ты окажи,
Гнетущу руку ты останови злодея,
И что гнетомый прав - ты свету покажи,
         Неблагодарных обяжи!
Добро твори для всех глупцов, льстецов, коварных,
   А злость их каменных сердец
И плата низкая их душ неблагодарных -
Ярчее золотят лишь для тебя венец.
И, ах! какой еще желать тебе награды?
         Невинный и убог
Узрели чрез тебя блестящий луч отрады,
         А это - видит бог.
Священный долг нам есть - для блага всех трудиться:
Как без подпор нельзя и винограду виться,
Так мы без помощи других не проживем;
Тот силу от подпор - мы от людей берем.
Всем вместе должно жить, всем вместе нам трудиться,
   Гнушаться злом, добро любить
И радость из одной всем чаши пить -
Вот цель, с какою всяк из нас в сей мир родится.

* Проснися, отложи губительну беспечность,
  О смертный! и потщись полезным свету быть.

                 Тома. (Перевод Нелединского-Мелецкого)

1804


Ответ на послание гр. Д. И. Хвостова, напечатанное 1810 года

Мне можно ли, Хвостов, любовью льститься муз?
Мне можно ли вступать с бессмертными в союз,
Когда и смертных дев пленить я не умею?
И дурен я, и хвор, и денег не имею.
Но если б я расцвел и к чуду стал богат -
Парнасских дев дары земные не прельстят:
Они красавицы не нынешнего века,
Они всегда глядят на душу человека;
И если чистая души в нем глубина
Священным от небес огнем озарена,
Коль дух в нем пламенный, восторгом окрыленный,
И к небу звездному парит неутомленный
И погружается бестрепетный во ад, -
Сей смертный чистых дев везде преклонит взгляд.
И рыбарь, даром сим ущедренный от неба,
У хладных вод Невы пленил и муз и Феба.
Мне, изволением всеправящих богов,
Не суждено в удел сих выспренних даров.
Мой дух лишь воспален любовию к наукам,
К священной истине, златыя лиры к звукам;
И счастлив, чувствуя волшебну сладость их.
Они отрада мне в прискорбных днях моих:
Восторженной душой при гласе лир священных
Живой я восхожу на пир богов блаженных!
Хвалюсь сим счастием, но в нем весь мой удел
И перейти его напрасно б я хотел;
А кто, горя одним честолюбивым жаром,
Дерзает, Фебовым его считая даром,
Идти поэтам вслед - стремится тот всегда
По славным их следам искать себе стыда.
Но ты, о ревностный поклонник Аполлона,
Стремись, Хвостов, им вслед к вершинам Геликона,
Куда наш невский бард, Державин, как орел,
Чрез многотрудный путь столь быстро прелетел.
Я ж, тихомолком жизнь неведому свершая
И древнего певца глас робко повторяя,
Ни славы не добьюсь, ни денег не сберу
И, вопреки тебе, с стихами весь умру.

Нет, нет, я не хочу быть мучеником славы,
И все твои, Хвостов, советы как ни правы,
Слепому Плутусу я также не слуга: {*}
Давно он чести враг, а честь мне дорога.
Нет, лучше темною пойду своей стезею,
Хоть с сумкой за плечьми, но с чистою душою.
Когда же парки мне прядут с кострицей нить,
Ее терпением я стану золотить,
И, злобный рок поправ, без страха и без стона
Увижу дикий брег скупого Ахерона!
Дотоле ж об одном молю моих пенат:
Да в свежести мой ум и здравие хранят,
И в дни, как сердце мне кровь хладная обляжет,
Как старость мрачная мои все чувства свяжет,
Да боги мне тогда велят оставить мир,
Чтоб боле я не жил бесчувствен к гласу лир.

{* В послании сочинитель шутя предлагал мне войти в откупы.}

1810 (?)


Перуанец испанцу

   Рушитель милой мне отчизны и свободы,
О ты, что, посмеясь святым правам природы,
Злодейств неслыханных земле пример явил,
Всего священного навек меня лишил!
Доколе, в варварствах не зная истощенья,
Ты будешь вымышлять мне новые мученья?
Властитель и тиран моих плачевных дней!
Кто право дал тебе над жизнию моей?
Закон? какой закон? Одной рукой природы
Ты сотворен, и я, и всей земли народы.
Но ты сильней меня; а я - за то ль, что слаб,
За то ль, что черен я, - и должен быть твой раб?
Погибни же сей мир, в котором беспрестанно
Невинность попрана, злодейство увенчанно;
Где слабость есть порок, а сила- все права!
Где поседевшая в злодействах голова
Бессильного гнетет, невинность поражает
И кровь их на себе порфирой прикрывает!

   Итак, закон тебе нас мучить право дал?
Почто же у меня он все права отнял?
Почто же сей закон, тираново желанье,
Ему дает и власть и меч на злодеянье,
Меня ж неволит он себя переродить,
И что я человек, велит мне то забыть?
Иль мыслишь ты, злодей, состав мой изнуряя,
Главу мою к земле мученьями склоняя,
Что будут чувствия во мне умерщвлены?
Ах, нет, - тираны лишь одни их лишены!..
Хоть жив на снедь зверей тобою я проструся,
Что равен я тебе... Я равен? нет, стыжуся,
Когда с тобой, злодей, хочу себя сравнить,
И ужасаюся тебе подобным быть!
Я дикий человек и простотой несчастный;
Ты просвещен умом, а сердцем тигр ужасный.
Моря и земли рок тебе во власть вручил;
А мне он уголок в пустынях уделил,
Где, в простоте души, пороков я не зная,
Любил жену, детей, и, больше не желая,
В свободе и любви я счастье находил.
Ужели сим в тебе я зависть возбудил?
И ты, толпой рабов и громом окруженный,
Не прямо, как герой, - как хищник в ночь презренный
На безоруженных, на спящих нас напал.
Не славы победить, ты злата лишь алкал;
Но, страсть грабителя личиной покрывая,
Лил кровь, нам своего ты бога прославляя;
Лил кровь, и как в зубах твоих свирепых псов
Труп инки трепетал, - на грудах черепов
Лик бога твоего с мечом ты водружаешь,
И лик сей кровию невинных окропляешь.

   Но что? и кровью ты свирепств не утолил;
Ты ад на свете сем для нас соорудил,
И, адскими меня трудами изнуряя,
Желаешь, чтобы я страдал не умирая;
Коль хочет бог сего, немилосерд твой бог!.
Свиреп он, как и ты, когда желать возмог
Окровавленною, насильственной рукою
Отечества, детей, свободы и покою -
Всего на свете сем за то меня лишить,
Что бога моего я не могу забыть,
Который, нас создав, и греет и питает, {*}
{* Перуанцы боготворили солнце.}
И мой унылый дух на месть одушевляет!..
Так, варвар, ты всего лишить меня возмог;
Но права мстить тебе ни ты, ни сам твой бог,
Хоть громом вы себя небесным окружите,
Пока я движуся - меня вы не лишите.
Так, в правом мщении тебя я превзойду;
До самой подлости, коль нужно, низойду;
Яд в помощь призову, и хитрость, и коварство,
Пройду всё мрачное смертей ужасных царство
И жесточайшую из оных изберу,
Да ею грудь твою злодейску раздеру!

   Но, может быть, при мне тот грозный час свершится,
Как братии всех моих страданье отомстится.
Так, некогда придет тот вожделенный час,
Как в сердце каждого раздастся мести глас;
Когда рабы твои, тобою угнетенны,
Узря представшие минуты вожделенны,
На всё отважатся, решатся предпринять
С твоею жизнию неволю их скончать.
И не толпы рабов, насильством ополченных,
Или наемников, корыстью возбужденных,
Но сонмы грозные увидишь ты мужей,
Вспылавших мщением за бремя их цепей.
Видал ли тигра ты, горящего от гладу
И сокрушившего железную заграду?
Меня увидишь ты! Сей самою рукой,
Которой рабства цепь влачу в неволе злой,
Я знамя вольности развею пред друзьями;
Сражусь с твоими я крылатыми громами,
По грудам мертвых тел к тебе я притеку
И из души твоей свободу извлеку!
Тогда твой каждый раб, наш каждый гневный воин,
Попрет тебя пятой - ты гроба недостоин!
Твой труп в дремучий лес, во глубину пещер,
Рыкая, будет влечь плотоядущий зверь;
Иль, на песке простерт, пред солнцем он истлеет,
И прах, твой гнусный прах, ветр по полю развеет.

   Но что я здесь вещал во слепоте моей?..
Я слышу стон жены и плач моих детей:
Они в цепях... а я о вольности мечтаю!..
О братия мои, и ваш я стон внимаю!
Гремят железа их, влачась от вый и рук;
Главы преклонены под игом рабских мук.
Что вижу?.. очи их, как огнь во тьме, сверкают;
Они в безмолвии друг на друга взирают...
А! се язык их душ, предвестник тех часов,
Когда должна потечь тиранов наших кровь!

1805


Последняя песнь Оссиана

   О источник ты лазоревый,
Со скалы крутой спадающий
С белой пеною жемчужного!
О источник, извивайся ты,
Разливайся влагой светлою
По долине чистой Лутау.
О дубрава кудреватая!
Наклонись густой вершиною,
Чтобы солнца луч полуденный
Не палил долины Лутау.
Есть в долине голубой цветок,
Ветр качает на стебле его
И, свевая росу утренню,
Не дает цветку поблекшему
Освежиться чистой влагою.
Скоро, скоро голубой цветок
Головою нерасцветшею
На горячу землю склонится,
И пустынный ветр полуночный
Прах его развеет по полю.
Звероловец, утром видевший
Цвет долины украшением,
Ввечеру придет пленяться им,
Он придет - и не найдет его!

   Так-то некогда придет сюда
Оссиана песни слышавший!
Так-то некогда приближится
Звероловец к моему окну,
Чтоб еще услышать голос мой.
Но пришлец, стоя в безмолвии
Пред жилищем Оссиановым,
Не услышит звуков пения,
Не дождется при окне моем
Голоса ему знакомого;
В дверь войдет он растворенную
И, очами изумленными
Озирая сень безлюдную,
На стене полуразрушенной
Узрит арфу Оссианову,
Где вися, осиротелая,
Будет весть беседы тихие
Только с ветрами пустынными.

   О герои, о сподвижники
Тех времен, когда рука моя
Раздробляла щит трелиственный!
Вы сокрылись, вы оставили
Одного меня, печального!
Ни меча извлечь не в силах я,
В битвах молнией сверкавшего;
Ни щита я не могу поднять,
И на нем напечатленные
Язвы битв, единоборств моих,
Я считаю осязанием.
Ах! мой голос, бывший некогда
Гласом грома поднебесного,
Ныне тих, как ветер вечера,
Шепчущий с листами топола. -
Всё сокрылось, всё оставило
Оссиана престарелого,
Одинокого, ослепшего!

   Но недолго я остануся
Бесполезным Сельмы бременем;
Нет, недолго буду в мире я
Без друзей и в одиночестве!
Вижу, вижу я то облако,
В коем тень моя сокроется;
Те туманы вижу тонкие,
Из которых мне составится
Одеяние прозрачное.

   О Мальвина, ты ль приближилась?
Узнаю тебя по шествию,
Как пустынной лани, тихому,
По дыханью кротких уст твоих,
Как цветов, благоуханному.
О Мальвина, дай ты арфу мне;
Чувства сердца я хочу излить,
Я хочу, да песнь унылая
Моему предыдет шествию
В сень отцов моих воздушную.
Внемля песнь мою последнюю,
Тени их взыграют радостью
В светлых облачных обителях;
Спустятся они от воздуха,
Сонмом склонятся на облаки,
На края их разноцветные,
И прострут ко мне десницы их,
Чтоб принять меня к отцам моим!..
О! подай, Мальвина, арфу мне,
Чувства сердца я хочу излить.

   Ночь холодная спускается
На крылах с тенями черными;
Волны озера качаются,
Хлещет пена в брег утесистый;
Мхом покрытый, дуб возвышенный
Над источником склоняется;
Ветер стонет меж листов его
И, срывая, с шумом сыплет их
На мою седую голову!

   Скоро, скоро, как листы его
Пожелтели и рассыпались,
Так и я увяну, скроюся!
Скоро в Сельме и следов моих
Не увидят земнородные;
Ветр, свистящий в волосах моих,
Не разбудит ото сна меня,
Не разбудит от глубокого!

   Но почто сие уныние?
Для чего печали облако
Осеняет душу бардову?
Где герои преждебывшие?
Рано, младостью блистающий?
Где Оскар мой - честь бестрепетных?
И герой Морвена грозного,
Где Фингал, меча которого
Трепетал ты, царь вселенныя?
И Фингал, от взора коего
Вы, стран дальних рати сильные,
Рассыпалися, как призраки!
Пал и он, сраженный смертию!
Тесный гроб сокрыл великого!
И в чертогах праотцев его
Позабыт и след могучего!
И в чертогах праотцев его
Ветр свистит в окно разбитое;
Пред широкими вратами их
Водворилось запустение;
Под высокими их сводами,
Арф бряцанием гремевшими,
Воцарилося безмолвие!
Тишина их возмущается
Завываньем зверя дикого,
Жителя их стен разрушенных.

   Так в чертогах праотеческих
Позабыт и след великого!
И мои следы забудутся?
Нет, пока светила ясные
Будут блеском их и жизнию
Озарять холмы Морвенские, -
Голос песней Оссиановых
Будет жить над прахом тления,
И над холмами пустынными,
Над развалинами сельмскими,
Пред лицом луны задумчивой,
Разливаяся гармонией,
Призовет потомка позднего
К сладостным воспоминаниям.

1804


Семеновой при посылке ей экземпляра трагедии «Леар»

Прими, Корделия, Леара своего:
Он твой, твои дары украсили его.
     Как арфа золотая,
Под вдохновенною рукою оживая,
Пленяет нас, разит гармонией своей,
Равно душа твоя, страстями наполняясь,
Так быстро в видах их и звуках изменяясь,
Мертвит нас и живит огнем игры твоей!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Могущество даров и прелестей твоих
Обезоружило и критиков моих:
Когда волшебством ты искусства
То раздирала нам, то умиляла чувства,
Как слезы, вестники довольных душ, текли;
     Сатира бледная вдали
В смущеньи на тебя в безмолвии взирала,
Невольную слезу, закрывшись, отирала.

Свершай путь начатый, он труден, но почтен;
Дается свыше дар, и всякий дар священ!
Но их природа нам не втуне посылает:
Природа дар дает, а труд усовершает;
     Цени его и уважай,
Искусством, опытом, трудом обогащай,
И шествуй гордо в путь, в прекрасный путь -
             за славой!
Пусть зависть мрачная вслед за тобой ползет

И дышит на талант бессильною отравой;
Иль пусть с тобою в спор, бесстыдная, дерзнет;
     Ей с шумом пасть под собственным позором!
Лишь ты спокойна будь; и гордо-ясным взором
И светлого чела спокойствием одним
     Ты, как стрелами Аполлона,
Пронзишь исчадие нелепого Тифона!
     Почтенным торжеством таким
Убьешь все козни ты и ревность дерзновенных
     С тобой идти путем одним,
     Соперниц и врагов надменных.

Но как прекрасно, как возвышенно сказать:
     "Врагов я не имею;
Соперниц - я люблю или о них жалею;
Хочу и в славе их участье принимать;
     Одни искусства нас связали:
Хочу я разделить их радость и печали".

Счастлив так мыслящий! Он мир в душе хранит,
А зависть мрачная у ног его лежит.
Так дубы на холмах, соединясь корнями,
Спокойные растут, один другим крепясь;
     И, в ад стопами их упрясь,
Касаются небес их гордыми главами;
Колеблясь бурею дебелые их пни,
Ни под перунами не падают они,
Живут один другим, смеяся над громами;
Но между тем, под их широкими тенями,
     Во прахе видят подлых змей,
Где часто бой они со свистом начинают
     И черной кровию своей
        Их корни обагряют.

1808


Скоротечность юности

Фиалка на заре блистала;
Пред солнцем красовался цвет;
Но в полдень с стебелька упала,
И к вечеру фиалки нет!

Печальный образ!.. Так умчится
И юность резвая от нас.
Блажен, кто жизнью насладится
В ее быстропролетный час!

Моя уж юность отцветает;
Златое время протекло!
Уже печаль мой дух стесняет,
Задумчивость мрачит чело.

Приходит старость, и отгонит
Последние часы утех;
Болезнями хребет мой склонит,
На голову посыплет снег.

Тоска, мрача мой век постылый,
Падет на сердце, как гора;
Застынет кровь в груди унылой,
И смерть воскликнет мне: пора!..

О холм, где, лиру в детстве строя,
С цевницей сел я соглашал,
Ты будь одром мне вечного покоя!
Сего как счастья я желал:

Всегда желал, чтоб край священный,
Где кости спят отцов моих,
Близ них спокоил прах мой тленный
В своих объятиях родных;

Чтоб там безмолвная могила
Возвысилася надо мной
И только б с ветром говорила
Своей высокою травой.

А ты, для коей я вселенну
Любил и жизнь хотел влачить,
Сестра! когда ты грудь стесненну
Захочешь плачем облегчить,

Когда, печали к услажденью,
Придешь на гроб мой, при луне
Беседовать с моею тенью,
Часов полночных в тишине, -

Мою забвенную цевницу
Воспомни, принеси с собой;
Чтоб отличить певца гробницу,
Повесь под дубом надо мной.

Она в полночный час, унылый,
Тебе певца напомянет;
Со стоном ветра над могилой
И свой надгробный стон сольет.

Но если, бурей роковою
В страны чужие занесен,
Покроюсь я землей чужою,
Рукой наемной погребен,

Не усладит и вздох единый
Там тени горестной моей,
И мой надгробный холм, пустынный,
Лишь будет сходбищем зверей.

В ночи над ним сова завоет,
Воссев на преклоненный крест;
И сердце путника заноет,
Он убежит от скорбных мест.

Но, может быть, над ним стеная,
Глас томный горлица прольет;
И, песнью путника пленяя,
К моей могиле привлечет;

Быть может, путник - сын печали,
И сядет на могилу он;
И склонится на миг, усталый,
В задумчивый и сладкий сон;

Настроя дух свой умиленный
К мечтам и ими пробужден,
Он молвит, крест обняв склоненный:
"Здесь, верно, добрый погребен!"

Быть может... Что ж мой дух томится?
Пускай хоть с чуждою землей,
Хотя с родною прах смесится,
Узрю я вновь моих друзей!

1806


Сон скупого

Скупец, одиножды на сундуках сидевши
        И на замки глядевши,
           Зевал - зевал,
        Потом и задремал.
Заснул - как вдруг ему такой приснился сон,
Что будто _нищему копейку подал он_.
Со трепетом схватился -
        Раз пять перекрестился -
И твердо поклялся уж никогда не спать,
Чтоб снов ему таких ужасных не видать.

1805


У Бога мёртвых нет

Сменяйтесь времена, катитесь в вечность годы,
Но некогда весна бессменная придет.
Жив Бог! Жива душа! И царь земной природы,
Воскреснет человек: у Бога мертвых нет!

Что значит любить

           (Изъяснение для Словаря)

По целым дням чего-то все желать,
     Чего? не понимая;
Зарадоваться вдруг и вслед за тем - вздыхать,
     О чем, не очень зная;
Все утро проскучать и вечера хотеть,
     А вечером об утре сожалеть;
Страшить себя, когда надеждой можно льститься;
Надеждой льстить себе, как надобно страшиться;
     Всем жертвовать и трепетать,
Не мало ли еще пожертвовано было?
Терзаться тем, что прежде веселило;
Страдать и обожать страдания свои;
Вдруг ненавидеть их, с самим собой сражаться;
     И вдруг, забыв страдания свои,
       В мечты блаженства погружаться;
То робким иногда, то слишком дерзким быть,
То подозрительным, то очень легковерным;
Всем верить, и считать на свете все неверным;
Чужому все открыть, от дружбы все таить;
Соперником считать невинного душою;
Короче: ночью сна, а днем не знать покою,
Вот смысл, но слабою наброшенный рукою,
        Глагола страшного _любить_;
Вот что испытывал (я знаю над собою),
        Кто в жизни раз влюбленным был,
И вот зачем никто два раза не любил.

1816


Эпиграмма (Помещик Балабан)

            Помещик Балабан,
Благочестивый муж, Христу из угожденья,
Для нищих на селе построил дом призренья,
И нищих для него наделал из крестьян.

Эпиграмма (Ты прав, Дурин, лицом я не пригож)

   Ты прав, Дурин, лицом я не пригож;
Но об уме кто ж судит по лицу?
А если так, благодаря отцу,
Я на тебя, мой ангел, не похож.

1816

Всего стихотворений: 28