Русская поэзия
Русские поэтыБиографииСтихи по темам
Случайное стихотворениеСлучайная цитата
Рейтинг русских поэтовРейтинг стихотворений
Переводы русских поэтов на другие языки

Русская поэзия >> Всеволод Валерианович Курдюмов

Всеволод Валерианович Курдюмов (1892-1956)


Все стихотворения Всеволода Курдюмова на одной странице


Белладонна

 Б. Рапгофу

В твой сад зачарованный, лунный
Приду я усталый, влюбленный,
Целуя с мольбою несмелой
Мой белый
Цветок белладонны.
Незримые, нежные струны
Звучат богомольно и сонно,
Баюкают лунной сонатой
Мой смятый Цветок белладонны.
О том, что прекрасно и юно,
Мне шепчет мой бред воспаленный.
Целую цветок омертвелый,
Мой белый
Цветок белладонны.


Июнь 1911


В последний раз

Палладе Богдановой-Бельской

Обожги в последний раз,
Как обугленным железом,
Глаз, миндалевидных глаз,
Семитическим разрезом.

В барельефах старых ваз
Мы угаданы: ведь завтра
Двинут кормы на Кавказ
К новым ласкам аргонавта.

Много сказок, кроме нас,
В давних свитках время стерло.
Уст оправленный алмаз,
Как в стекло, вонзай же в горло! —

Окровавится атлас,
Будет душно в красных сводах.
Жалом глаз, за долгий отдых,
Обожги в последний раз.


Апрель 1912


Вечера

Под молчаливые каштаны
Из душной комнаты скорей!
Спустилось кружево тумана
На ожерелье фонарей.

В глухую музыку отелей
Вплели узор колокола.
Передзакатно пожелтели
Озер уснувших зеркала.

Причудлив в ночи полнолуний
Теней темнеющих узор,
И все напевней, тихострунней
Ночные шепоты озер.


Июнь 1911


Водолазы

Так тускло видится сквозь щели
Уже остекленевших глаз,
Но за жемчужиной — в прицеле
Не ошибется водолаз.
Поползает в полуудушье,
Где раковины залегли,
А убранными — будут уши
Красавицы чужой земли.
На отъезжающее судно
Отдаст ведь добытую кладь,
Но пальцы отчего так трудно
Невысохшие отлеплять?


Октябрь 1912


Возвращение

К тебе, первопрестольная,
Я умирающий в пути,
Прости измены вольные,
Как и невольные прости!

Другие дарят радостью, —
Уготовавшую же крест,
С молитвословной сладостью,
Зову невестою невест.

Как все благие воины,
Дорогой в Иерусалим,
И я не ем убоины,
И хлеб мой не солим.

Вручи ж ключи привратницы,
И, позволяя изойти
Свечой Страстною Пятницы,
Первопрестольная — прости?


Сентябрь 1912


* * *

Восковая свеча за иконою,
И одна из бесчисленных свеч, —
Каждый вечер сгораю зажженною;
Каждый вечер — сгорать зажечь.
Золочу беспощадного Ангела,
Словно Ангелу тайно близка;
Не узнают, как сладостно ранила,
Не любя, Меченосца рука.
Каждый вечер пусть сердце затеплится;
На лампады узорную медь
Только гроздьями воск мой налепится:
Я сгорала, горю — не сгореть.


Январь 1912


Вы мелькнули

Белой пеной, лаской платья
Смело схвачен стройный стан.
Вальс струит любви заклятья
И мгновенного объятья
Вечно сказочный обман.

Вы шуршали шелком трена,
В сердце сеяли раздор.
"Вы - сильфида, вы - сирена,
Сердце властно просит плена" -
Вам шептал, смеясь, танцор.

В губ презрительном разрезе
Схоронили вы ответ.
Вы мелькнули в полонезе,
Вы - мечта моей поэзии.
Я - влюбленный в вас поэт.

Как люблю я одурь встречи,
Недомолвки бальных фраз.
В сердце их навек отмечу…
Верьте - наизусть отвечу
Я все дни, что видел вас.


Март 1910


* * *

  Юрию Гернгросу

Гей, вы, стрелы-самострелы!
Мой узорчатый шелом!
Горе ль мне, что кудри белы
Над насупленным челом.

Было время - желтым шелком
Вы шепталися с плечом.
Вас ласкали тихомолком,
Были сечи нипочем.

Было время - разгорались
Очи серые огнем,
Нивы вражие топтались
Верным дружкою-конем.

Было время - у заставы
Чтили чаркою вина;
Выплывала, словно пава,
Чужеземная княжна…

Гей, вы, стрелы-самострелы!
Мой узорчатый шелом!
Горе ль мне, что кудри белы -
Лихо вспомнить о былом.


Июнь 1910


Двойник

Угодный воле Дровосека,
Под топором ты не отник,
Мой заповеданный, до века
Неоскудеющий двойник.

Когда невесте я маячу,
Предупредив ночную тишь,
Ты, уготованный безбрачью,
Своей тонзурою слепишь.

Где мне вино, — там, знаю, черствый
Ты с голубями делишь хлеб.
Пощады нет, как ни потворствуй,
Пока в разгуле не ослеп.

Но благодатью, может статься,
Лозовый посох зацветет, —
Сорвешь руками святотатца
Ты набухающий приплод.

Обманешь светлыми очами,
Не дав лампады мне возжечь,
Наиздеваешься ночами
Прикосновеньем смуглых плеч…

Расправив в зелени побегов
Шипы таимые, гряди!
Приветствую, и щит Олегов
Мне пригвождается к груди.


Ноябрь 1912


Дрема

"Родом из Азры"
Шепчу в полусне.
Красные астры
Склонились ко мне.

Где-то у храма
Гаснут кресты…
Тихо на мрамор
Пали цветы.

В темные ниши
Полночь легла.
Ниже, все ниже
Шорох крыла.

Смутный и Грешный
Растаял, звеня.
Кто-то так нежно
Целует меня.


Июль 1911


* * *

Закат уснул в твоих ресницах,
На плечи бросив конфетти,
И шепчет мне, как в небылицах:
Венков в любви не расплести.

Да, я в плену венков бумажных,
Колец истертого стекла,
И в сети слов, как я, продажных,
Меня покорность завлекла.

И будет боль, и будут вздохи,
Но я, притворщик, не умру:
Ведь не впервые только крохи
Достанутся мне на пиру.

Друзьями я давно потерян,
И мной потеряны друзья.
На старый благовест вечерен
Не поведет меня стезя.

Венки любви одни не меркнут,
Одно я знаю: не уйти
Ни от тебя, кем я отвергнут,
Ни от закатных конфетти.


Декабрь 1911


Ирис

   Николаю Белоцветову

Он знает все - седой папирус,
Что я шептал в больном бреду,
И для Кого - в моем саду
Уныло цвел лиловый ирис.

Он знает - я печальным вырос,
Я верил в скорбную звезду.
Уныло цвел в моем саду
Осенний цвет, лиловый ирис.

Он знает - Кто взойдет на клирос,
Кого - молясь, так долго жду,
И Кто сорвет в моем саду
Осенний цвет, лиловый ирис.

Он знает все - седой папирус,
Куда - так скоро я уйду,
Над Кем - в заброшенном саду
Вновь зацветет лиловый ирис.


Февраль 1911


Коломбина ушла

            Вере Борисовской

Как блестят, Пьеретта, твои голубые глазки.
Я любуюсь волос твоих золотым венцом.
Ты пришла ко мне, хочешь услышать новые сказки,
Смешные сказки с веселым концом.

Жил Паяц и жила Коломбина.
Жили дружно, как следует быть.
У него был колпак, у нее мандолина
И жемчуга светлая нить.

И пел Паяц, бренча на мандолине:
«Я знаю твои шашни.
Тебя в высокой башне
Я запру…
И умру».

И пела Коломбина:
«Меня в высокой башне
Он запрет —
Но умрет».

Вот и вся сказка о Паяце и Коломбине.
Ты удивлена, Пьеретта, не ждала скорой развязки,
Ты думала — я на три короба навру.
Ах, Пьеретта! ведь есть еще смешнее сказки:
Вчера ушла моя Коломбина, а завтра — завтра я умру.


Октябрь 1910


Кровавое рондо

Звезда мне рассекла сердце…

                               М.А. Кузмин

Поторопись, уверенный анатом.
Забота ль нам, что скальпель слишком туп. —
Не может сердце снова стать пернатым,
Рассечено рассеченным гранатом
Таких немыслимо-кровавых губ.

Еще живет, и каждый жизнен атом. —
Не надо этих любопытных луп,
Что вену тонкую являют нам — канатом.
Поторопись! —

Нам суждено (сегодня, здесь женатым)
Исторгнуть кровь: — на месте сладких круп
Приятный дар неведомым пенатам.
Вот — сердце. Кровь так жертвенно красна там.
Сегодня бьется — завтра будет труп…
Поторопись!


Январь 1913


Маскарад кончен

        Ек. Белоцветовой

Маски сняты, брошены.
На полу — наряд.
Жемчуга-горошины
Не горят.

Паладин закованный
Потерял перо.
Плачет зачарованный
Маленький Пьеро.

Нос замазан пудрою,
Горек вкус белил.
Встретил Златокудрую,
Встретил — полюбил.

Комплимент назначенный
Не успел сказать.
Что прошло — утрачено,
Не вернуть опять.

Паладин закованный
Разыскал перо.
Плачет зачарованный
Маленький Пьеро.


Январь 1911


* * *

Мы убаюканные дети
Застывших хороводов звезд,
Но через пропасти столетий
Мы перекинем зыбкий мост.

Мы одиноки в тесном склепе
Рожденных строчек нежных книг.
Никто не знает наши цепи
Незримых, режущих вериг.

Мы пленены далеким краем,
Как беспечальный пилигрим.
Что недосказано - мы знаем,
Что знаем - недоговорим.


Июль 1911


Первое рондо

    М.А. Кузмину

Разбейся, сердце, хрупко, как фарфор,
И порванной струною вскрикни, сердце;
Ведь, как солдат в кровавых брызгах шпор,
Как тамплиер — о павшем иноверце,
Я не надену траурный убор.
Кто плен любви — стоцветный Ко-и-нор —
Отдаст с придачей пригоршни сестерций,
Тот не прочтет — меж строчек есть узор:
«Разбейся, сердце». —
А ты прочти!.. Как раненый кондор,
Не простирая крыл к отверстой дверце,
Прикованный, не рвусь я на простор, —
Считая ход минут, секунд и терций.
Я жду, таясь, запретный приговор:
Разбейся, сердце!


Ноябрь 1911


* * *

Петли у шелковой лестницы
Цепко к карнизу прилажены.
Скоро ли сдастся маркизу
Сердце усталой прелестницы?

Лестно ведь, плащ свой разматывая,
Глянуть в замочную скважину.
Разве желанья не станет
Руки лобзать бледно-матовые?

Лестно за серой портьерою
Сладкое имя Эмилии
Робко промолвить украдкою,
В звезды счастливые веруя.

Только бы вдруг появлениями
Граф не нарушил идиллии -
Нежно-влюбленные души
Тешатся уединениями.


Февраль 1911


Повторенья

Как руки старые ослабли,
Воспоминания каймя,
А в этот раз в чекане сабли
Любовь ударила — плашмя.
Мы прежде, глядя в очи, слепли,
Теперь, гляди, я не ослеп,
И, не сгорев в сметенном пепле,
На старом ложе так нелеп.
Что ж, тосковать по повторенью,
В осенних листьях — по весне,
Чтобы целующие тени
Опять скользили по стене? —
Нет, не вернем, два скорбных лика,
Обетованных благостынь,
Пока судьба, всегда заика,
Нам сможет вымолвить «аминь».


Июль 1912


Призыв

     Люле

Обнажили дни бесснежные
Камни черной мостовой,
Сердце знало песни нежные,
Был и ласковый, и твой.
Но хотелось опрометчиво
Причаститься и любви.
Нет любви — и петь мне нечего,
Сердцу молвлю: не живи!
Сердце было, да растеряно
(Не у розовых ли рук?).
Даром целишь мне уверенно
В грудь пустую меткий лук. —
Позабудь, и не отталкивай
Иссыхающий поток.
Зацвети, цветок фиалковый,
Мною сломанный цветок.


Ноябрь 1911


Продавец счастья

   Е. Петровой

Худенький мальчик в рваной шапчонке,
Смерти улыбка, взгляд онемел -
Робко окликнул, кричит мне вдогонку:
"Счастья купите… с утра я не ел".

Милое счастье в измятом конверте,
Странно доступно: кто хочет - берет.
Худенький мальчик с улыбкою смерти
Счастье продаст и умрет.


Март 1911


Пьяная

Деньги есть — поскорее разменивай!
Для чего? — неуместный вопрос.
Чтобы ласково к шали сиреневой
Приколоть мне полуденных роз.

О, не будь же расчетливым немчиком,
Не тужи. — Кошелек будет пуст, —
Отплачу ослепительным жемчугом
Никогда не целованных уст.


Февраль 1912


Рабы любви

Молчи и гибни и покорствуй!
В бокалах радужна резьба.
В проклятом рубище раба
Тебя ломоть минует черствый.

Бежав полночных одиночеств,
Царица в милостях щедра -
Рассыплет горсти серебра.
О, жди свершения пророчеств!

Открой же жадные объятья!
Но - повелителен и груб -
Другой коснется алых губ.
А твой удел - проклятья.


Сентябрь 1911


Сердце-зеркало

Моя принцесса, обещающе другому
Вы улыбнулись, помню. Вспомните — вчера.
Стихами я когда-то наполнял альбомы;
Они забыты. Грусть вечерняя истомы
Давно меня гнетет, так утренне-остра.

Кто чародей, откуда пробирались гномы,
Что вас похитили, — скажите мне. Пора, —
Я увенчаю миртами любви фантомы,
Моя принцесса.

Без вас ненужно розовели вечера;
Мы встретились, ушли, одной мечтой влекомы,
И сердце пленное — зеркальней серебра.
Отражены навеки в нем бровей изломы,
Лукавый смех и в шляпке розовой соломы
Моя принцесса.


Декабрь 1911


Скольжу

Опепелил мои экстазы
Их меланхолический строй,
И многим я, голубоглазый,
Казался нежною сестрой.
И, веря мне, не замечали,
Какой мы вверились реке,
Кто этот темный — на причале —
Что нам маячит вдалеке.
А я скольжу, скольжу, как ящер;
Одни узнали ястреба,
Как мной силен татарский пращур
И всадник моего герба.


Январь 1913


Смерть поэта

Жил поэт мечтой о Даме,
Посвящая ей сонеты и терцины.
В темной башне грезил вечерами,
Рисовал на пестрых стеклах имя Черубины.
Дама - та его не знала.
Он встречал ее у храма, иногда и у фонтана.
Раз во сне она его поцеловала.
Он очнулся, сжег сонеты и 
                 в холодных волнах моря умер - утром рано.


Февраль 1911


Сожжённое письмо

Вечер беззвездный, как день — в разговорах,
В шабаше мутном кощунственных слов…
Я был причастен, подмоченный порох,
Сердце так больно себе исколов.
Дома я. Почерк знакомый и женский…
Милая, поздно. Растлили мечту.
Ольга, ведь умер, да — умер, твой Ленский…
Брошу в огонь. Не прочту…


Апрель 1912


Солнце полуночи

   Василию Петрову

Когда мне сказали: "Есть земли, где солнце восходит в полуночи" -
я хотел увидеть эти земли,
я оставил мои черные одежды инока,
и те, кто меня видели - говорили:
"Ты жених, идущий навстречу невесте"
(но невеста моя была солнце, что восходит в полуночи,
а этого они не знали).
И проходили и сменялись дни и месяцы,
и края одежд моих заалели от крови,
крови ног моих израненных, -
а я не видел земли, где солнце восходит в полуночи.
Усталый, уснувший у колючего куста шиповника,
я встретил Джэму,
и ласки ее получил - как подаяние;
и если когда-нибудь я вновь надену
черные одежды инока,
и мне скажут: "Есть земли, где солнце восходит в полуночи",
я отвечу: "Я видел эти земли".




Сонет

В двузвездье глаз твоих ласкающе гляжу,
Давно любимый стих — твое шепчу я имя,
И меж желаньями твоими и моими
Любовь заборонила тщетную межу.

Но ирисом твои ль венки перевяжу
Потом, осеннею порой, в вечернем дыме?
Когда запорошат тебя снегами злыми,
Предамся ли я, опечаленный, ножу?

Все, что завещано, доверчиво настанет,
Но не прочтен еще пергамент звездных карт,
Где взвешенных страстей начерчены орбиты.

Уходит прочь, кто так сегодня больно ранит,
Но я пою беспечно, беспечальный бард,
Веление судеб, — что мы сегодня слиты.


Декабрь 1911


Умирающий танцор

           Л. Гольштейн

Крикливые аккорды танца
Таят волнующий намек.
В внезапном зареве румянца
Алеет нежность щек.

Нежащий, ласковый темп,
Талые отсветы свеч.
Строки забытых поэм
В ласках касаний и встреч.

Нежащий, ласковый темп,
Кто-то пришел и ушел.
В желтом чаду хризантем
Радугой розовый шелк.

Стройный, размеренный такт.
Резок в окне силуэт.
Жуткий, замеченный знак —
Чей-то желанный ответ.

Стройный, размеренный такт…
«Будешь, ах, будешь ты мой!»
Молний надломлен зигзаг.
Крик на террасе немой…

Крикливые аккорды танца
Таят волнующий намек.
Желтеет зарево румянца
На мертвом воске щек.



* * *

Усталый шелк стыдливой складкой
Закрыл нетленность бледных плеч.
Мои уста творят украдкой
Молитвы желтых тонких свеч.

Внемли молитве тонких свеч,
Вуали стелющему дыму.
На новый подвиг дай твой меч,
Высокий посох - пилигриму.

Венец терновый - пилигриму,
В нем кровь - рубин твоих корон.
Прославлю я, тобой хранимый,
Червленый шелк твоих знамен.

Целую шелк твоих знамен.
На мне печать твоей печали,
И мне открыт твой вечный трон,
Твои безгневные скрижали.


Март 1911


Ушедшие

Так щедро жизнь готовит встречи
И в каждой встрече кроет яд.
Ты не вернешь своих утрат,
И не воротится ушедший.

Ты тщетно, клича звонким рогом,
Напутствий просишь у звезды.
В песке затоптанном следы
Ты тщетно ищешь по дорогам.

Готовь израненные плечи
К ударам горестным судеб,
Цветами полни тихий склеп -
Ведь не воротится ушедший.


Август 1911


Фейерверк

Л. Гольштейн

В сердце смутная усталость.
Несколько звезд упало и померкло…
Вот все, что осталось
От фейерверка.

От бенгальских огней красного зарева
Покровы ночи стали еще темнее.
Кажется вам - на пожаре вы,
И рухнут башни скоро, пламенея,

В странных очертаньях светлого облика
Чудятся пляшущие химеры,
Но все рассеется в чадное облако
С удушливым запахом серы.

В сердце смутная усталость.
Все упало и померкло.
Ничего не осталось
От фейерверка…


Август 1911


Чудный рыцарь

   Людмиле Гольштейн

Чудный рыцарь, сорви мне фиалок,
Темных, лиловых фиалок.
Я люблю фиалки, сорванные рыцарем,
Рыцаря, фиалок сорвавшего.

Чудный рыцарь, приходи ко мне вечером,
Душным, лунным вечером.
Я люблю вечера, проведенные с моим рыцарем,
Рыцаря, в вечер пришедшего.

Чудный рыцарь, поцелуй мои руки,
Мои тонкие, цепкие руки.
Я люблю мои руки, поцелованные рыцарем,
Рыцаря, мои руки поцеловавшего.

Чудный рыцарь, ты уйдешь моей лаской отравленный,
Насмерть отравленный.
Я люблю мои ласки, вымоленные рыцарем,
Рыцаря, отравленного моими ласками.


Июль 1911


* * *

Чуть скрипнут двери в комнате соседней,
И я замру, надеясь - ты придешь.
Во мне живут ночей минувших бредни,
Порочных снов ликующая ложь.

Я жду тебя в уснувший час вечерний,
Когда небес погасли янтари.
Я предпочту венцу любовных терний
Кровавый пурпур радостной зари.

Так мало слов сорвется с уст пьянящих,
Смеяся, льнут они к моим устам
И, жаля, жгут меня все чаще, чаще,
Влекя мечту к неведомым крестам.

Вчера я отвергал твои объятья,
Сегодня жду как новый дивный дар,
Читая в каждой беглой складке платья
Тревожный зов запретных новых чар.

Ведь мы одни в моей высокой башне,
И сердце хочет новых, жутких драм.
О, пусть в пыли, разбит кумир вчерашний,
И сердца пусть поруган вечный храм!


Июль 1910


* * *

      Артуру Гофману

Я сбросил бранные доспехи
И грудь из брони расковал.
Я у тебя. В жемчужном смехе
Дрожит твой девичий овал.

Я у тебя. В уснувшем замке
Застыл надменно мрамор арк,
И ты, в окна ажурной рамке,
Киваешь мне в твой лунный парк.

Но ты сойдешь, и края платья
Коснутся робкие уста.
Но в светлом таинстве объятья
Ты, как Мадонна, мне свята.

Как я любил твой тонкий профиль
На фоне трепетных свечей,
Когда Распятый на Голгофе
Нас осенял венцом лучей.

Где ты прошла — алеют розы.
Где ты стоишь — лазурный храм.
И так бестрепетно мимозы
Несут цветы к твоим устам.

Перед тобой в лазурном храме
Померкли контуры икон.
И я молюсь Далекой Даме,
Далекой Дамою пленен.


Февраль 1911




Всего стихотворений: 36



Количество обращений к поэту: 6415





Последние стихотворения


Рейтинг@Mail.ru russian-poetry.ru@yandex.ru

Русская поэзия