![]() |
||
Русские поэты •
Биографии •
Стихи по темам
Случайное стихотворение Рейтинг русских поэтов • Рейтинг стихотворений |
||
Русская поэзия >> Римма Федоровна Казакова Римма Федоровна Казакова (1932-2008) Все стихотворения на одной странице Америка Десять дней, которые… Мне б написать, пока не позабыла, в подробностях про эти десять дней. Не пишется. А столько, столько было! Но сами факты, видимо, сильней. (Вот так, когда один российский парень — дотоле, разве, с близкими знаком, — когда в полёт отправился Гагарин, стихи об этом были пустяком.) …Начну с мостов. Шикарный несказанно, весёлый, как живое существо, плыл над Нью-Йорком нежный Верразано, а рядом и вдали — того же сана — различные подобия его. Мосты, мосты! А если, в самом деле, пора забыть о поиске врага, поверив в то, что, наконец, сумели вы нас соединить, как берега?! Договоримся, город: мы — не судьи, скорей, любой — любим, а не судим. Под небом жизни мы — всего лишь люди. И все на бочке с порохом сидим. Мой тёплый взгляд — не ложь и не усталость, хоть жизнь и утомительно текла. Но потому, что мне с лихвой досталось, тебе осталась толика тепла. Давай не по-английски, не по-русски — безмолвно позабудем о былом, хлебнём из океана без закуски и тихо обменяемся теплом. Оно пойдёт на пользу в каждом стане, и мы с тобой делились им не зря. Настанет ночь, и холоднее станет: ведь всё-таки вращается земля. Ты ночью — как молитва, как «Осанна!», благословенье, восхищенье, спор. …В пространстве растворится Верразано, и весь Нью-Йорк, и весь земной простор. * * * Был день прозрачен и просторен и окроплен пыльцой зари, как дом, что из стекла построен с металлом синим изнутри. Велик был неправдоподобно, всем славен и ничем не плох! Все проживалось в нем подробно: и каждый шаг, и каждый вздох. Блестели облака, как блюдца, ласкало солнце и в тени, и я жила — как слезы льются, когда от радости они. Красноречивая, немая, земля была моя, моя! И, ничего не понимая, «За что?» — все спрашивала я. За что такое настроенье, за что минуты так легли — в невероятность наслоенья надежд, отваги и любви? За что мне взгляд, что так коричнев и зелен, как лесной ручей, за что мне никаких количеств, а только качества речей? Всей неуверенностью женской я вопрошала свет и тень: каким трудом, какою жертвой я заслужила этот день? Спасибо всем минутам боли, преодоленным вдалеке, за это чудо голубое, за это солнце на щеке, за то, что горечью вчерашней распорядилась, как хочу, и что потом еще бесстрашней за каждый праздник заплачу. * * * В какой-то миг неуловимый, неумолимый на года, я поняла, что нелюбимой уже не буду никогда. Что были плети, были сети не красных дат календаря, но доброта не зря на свете и сострадание не зря. И жизнь — не выставка, не сцена, не бесполезность щедрых трат, и если что и впрямь бесценно — сердца, которые болят. Вожди Смогли без Бога — сможем без вождя. Вожди, вожди! Народец ненадежный. Гадай: какая там под хвост вожжа, куда опять натягивают вожжи… Послушные — хоть веники вяжи — шли за вождем, как за козлом овечки. Пещерный век, анахронизм, вожди! Последней веры оплывают свечки. Лупите, полновесные дожди, чтоб и в помине этого не стало! Аминь, вожди! На пенсию, вожди! Да здравствует народ! Да сгинет стадо! Я, может, и не так еще живу, но верю в совесть. По ее закону я больше лба себе не расшибу ни об одну державную икону. Гимн России Славься, Русь, святая и земная, в бурях бед и в радости побед, Ты одна на всей земле — родная, и тебя дороже нет. Ты полна любви и силы, ты раздольна и вольна. Славься, Русь, великая Россия, наша светлая страна! Русь моя, всегда за все в ответе, для других ты не щадишь себя. Пусть хранят тебя на белом свете правда, вера и судьба! Гомер Неважно, что Гомер был слеп. А может, так и проще… Когда стихи уже — как хлеб, они вкусней на ощупь. Когда строка в руке — как вещь, а не туманный символ… Гомер был слеп, и был он весь — в словах произносимых. В них все деянию равно. В них нет игры и фальши. В них то, что — там, давным-давно, и то, что будет дальше. Слепцу орали: — Замолчи!- Но, не тупясь, не старясь, стихи ломались, как мечи, и все-таки остались. Они пришли издалека, шагнув из утра в утро, позелененные слегка, как бронзовая утварь. Они — страннейшая из мер, что в мир несем собою… Гомер был слеп, и он умел любить слепой любовью. И мир, который он любил чутьем неистребимым, не черным был, не белым был, а просто был любимым. А в уши грохот войн гремел и ветер смерти веял… Но слепо утверждал Гомер тот мир, в который верил. …И мы, задорные певцы любви, добра и веры, порой такие же слепцы, хотя и не Гомеры. А жизнь сурова и трезва, и — не переиначить! Куда вы ломитесь, слова, из глубины незрячей? Из бездны белого листа, из чистой, серебристой,- юродивые, босота, слепые бандуристы… Двое У поезда, застыв, задумавшись — в глазах бездонно и черно,- стояли девушка и юноша, не замечая ничего. Как будто все узлы развязаны и все, чем жить, уже в конце,- ручьями светлыми размазаны слезинки на ее лице. То вспыхивает, не стесняется, то вдруг, не вытирая щек, таким сияньем осеняется, что это больно, как ожог. А руки их переплетенные! Четыре вскинутых руки, без толмача переведенные на все земные языки! И кто-то буркнул:- Ненормальные!- Но сел, прерывисто дыша. К ним, как к магнитной аномалии, тянулась каждая душа. И было стыдно нам и совестно, но мы бесстыдно все равно по-воровски на них из поезда смотрели в каждое окно. Глазами жадными несметными скользили по глазам и ртам. Ведь если в жизни чем бессмертны мы, бессмертны тем, что было там. А поезд тронулся. И буднично — неужто эта нас зажгла?- с авоськой, будто бы из булочной, она из тамбура зашла. И оказалась очень простенькой. И некрасива, и робка. И как-то неумело простыни брала из рук проводника. А мы, уже тверды, как стоики, твердили бодро:- Ну, смешно! И лихо грохало о столики отчаянное домино. Лились борщи, наваром радуя, гремели миски, как тамтам, летели версты, пело радио… Но где-то, где-то, где-то там, вдали, в глубинках, на скрещении воспоминаний или рельс всплывало жгучее свечение и озаряло все окрест. И двое, раня утро раннее, перекрывая все гудки, играли вечное, бескрайнее в четыре вскинутых руки! * * * Жизнь опять становится пустой. Утешаюсь тем же примитивом: «Мы не навсегда, мы – на постой…» – Стало убеждающим мотивом. Жизнь на удивление пуста. А ведь всеми красками светилась! Это здесь. А где-то там – не та, Будь на то, конечно, Божья милость. Там мы всё расставим по местам, Все ошибки прошлые итожа. Но понять бы: где же это – «там»? Может, здесь и там – одно и то же? Может быть, и эти мы – и те, И тогда, должно быть, всё едино… В душной тесноте и в пустоте Только быть собой необходимо. И, ещё до Страшного Суда, Вдруг открыть в согласии с судьбою: «Мы – не на постой, мы навсегда!» И заполнить пустоту собою. * * * …И поняла я в непривычной праздности, бесповоротно, зло, до слёз из глаз: дни будут состоять из мелких радостей, ну а большие — больше не про нас. Как на войне — в обидной непригодности того, чья плоть бессильна и больна, не пристегнуть мне бесполезной гордости к размытому понятию: страна. А уж гордиться, хоть какой, зарплатою, обилием бутылок и ветчин и аккуратной на душе заплатою, приличной и смиренной, — нет причин. Смятенны чувства, но логична логика. Она поможет одолеть беду. И Шарика себе, а может, Бобика я по её наводке заведу. И, что бы там под ухом ни трезвонили, забуду о призванье и судьбе. …Пока мне долг работника и воина жестоко не напомнит о себе. * * * Как ты — так я. Твоё тебе верну. Вздохну, шагну, живой из пекла выйду. Я слабая, я руку протяну. Я сильная, я дам себя в обиду. И прочь уйду. Но не с пустой душой, не в затаённой горестной гордыне, — уйду другою. Не твоей. Чужой. И присно. И вовеки. И — отныне. Крымский мост Город мой вечерний, город мой, Москва, весь ты — как кочевье с Крымского моста, Убегает в водах вдаль твое лицо. Крутится без отдыха в парке колесо. Крутится полсвета по тебе толпой. Крутится планета прямо под тобой. И по грудь забрызган звездным серебром мост летящий Крымский — мой ракетодром. Вот стою, перила грустно теребя. Я уже привыкла покидать тебя. Все ношусь по свету я и не устаю. Лишь порой посетую на судьбу свою. Прокаленной дочерна на ином огне, как замужней дочери, ты ответишь мне: «Много или мало счастья и любви, сама выбирала, а теперь — живи…» Уезжаю снова. Снова у виска будет биться слово странное «Москва». И рассветом бодрым где-нибудь в тайге снова станет больно от любви к тебе. Снова все к разлуке, снова неспроста — сцепленные руки Крымского моста. * * * Лето благостной боли, постиженья печального света… Никогда уже больше не будет такого же лета. лето, где безрассудно и построили, и поломали. Лето с тягостной суммой поумнения и пониманья. Для чего отогрело все, что с летним листом отгорело? Но душа помудрела, и она, помудревши, узрела кратковременность лета, краткость жизни, мгновенность искусства и ничтожность предмета, что вызвал высокие чувства. * * * Мальчишки, смотрите, вчерашние девочки, подросточки — бантики, белые маечки — идут, повзрослевшие, похудевшие… Ого, вы как будто взволнованы, мальчики? Ведь были — галчата, дурнушки, веснушчаты, косички-метелки… А нынче-то, нынче-то! Как многоступенчато косы закручены! И — снегом в горах — ослепительно личико. Рождается женщина. И без старания — одним поворотом, движением, поступью мужскому, всесильному, мстит за страдания, которые выстрадать выпадет после ей. О, будут еще ее губы искусаны, и будут еще ее руки заломлены за этот короткий полет безыскусственный, за то, что сейчас золотится соломинкой. За все ей платить, тяжело и возвышенно, за все, чем сейчас так нетронуто светится, в тот час, когда шлепнется спелою вишенкой дитя в материнский подол человечества. Так будь же мужчиной, и в пору черемухи, когда ничего еще толком не начато, мальчишка, смирись, поступай в подчиненные, побегай, побегай у девочки в мальчиках! * * * На фотографии в газете нечетко изображены бойцы, еще почти что дети, герои мировой войны. Они снимались перед боем — в обнимку, четверо у рва. И было небо голубое, была зеленая трава. Никто не знает их фамилий, о них ни песен нет, ни книг. Здесь чей-то сын и чей-то милый и чей-то первый ученик. Они легли на поле боя,- жить начинавшие едва. И было небо голубое, была зеленая трава. Забыть тот горький год неблизкий мы никогда бы не смогли. По всей России обелиски, как души, рвутся из земли. …Они прикрыли жизнь собою,- жить начинавшие едва, чтоб было небо голубое, была зеленая трава. Осень Все в природе строго. Все в природе страстно. Трогай иль не трогай — То и это страшно. Страшно быть несобранной, Запутанной в траве, Ягодой несорванной На глухой тропе. Страшно быть и грушею, Августом надушенной,- Грушею-игрушкою, Брошенной, надкушенной… Страсть моя и строгость, Я у вас в плену. Никому, чтоб трогать, Рук не протяну. Но ведь я — рябина, Огненная сласть! Капельки-рубины Тронул — пролилась. Но ведь я — как ярмарка: Вся на виду. Налитое яблоко: Тронул — упаду! Лес тихо охает Остро пахнет луг. Ах, как нам плохо Без надежных рук! Наломаю сучьев. Разведу огонь… И себя измучаю, И тебя измучаю. — Тронь!.. …Не тронь!… Песенка о парусе Михаилу Светлову Веселый флаг на мачте поднят — как огонек на маяке. И парус тонет, и парус тонет за горизонтом вдалеке. А по воде гуляют краски, и по-дельфиньи пляшет свет… Он как из сказки, он как из сказки, таких на свете больше нет. А море вдруг приходит в ярость — такой характер у морей. Куда ты, парус, куда ты, парус, вернись скорей, вернись скорей! Но парус вспыхнул, ускользая, и не ответил ничего. И я не знаю, и я не знаю, он был иль не было его… * * * Спасибо вам, елки зеленые, зеленые елки мои, веселые, озаренные, в иголочках горькой хвои. Зеленые в зиму и в лето, зеленые через года. Я буду всегда молода! Я с вами поверила в это. Спасибо вам, елки зеленые, за то, что вы — все зеленей. За то, что счастливым масленочком росла подле ваших корней. И ты, моя первая елочка, моя новогодняя елочка,— в орешках и в дождике колком,— киваешь большим этим елкам. Спасибо вам, елки зеленые, за вашу высокую вязь, за то, что свои, не заемные, и песни, и сказки у вас. За вашу отзывчивость чуткую, за то, что локтями я чувствую стволов и надежность, и вес. За то, что вы, милые,— лес! Спасибо вам, елки зеленые, за то, что ваш колер — не грим. За то, что — эх, елки зеленые!— по-русски в беде говорим. Мы здесь не пичуги залетные, мы этой земли семена. И жизнь будет — елки зеленые! такою, какая нужна. * * * Я похожа на землю, что была в запустенье веками. Небеса очень туго, очень трудно ко мне привыкали. Меня ливнями било, меня солнцем насквозь прожигало. Время тяжестью всей, словно войско, по мне прошагало. Но за то, что я в небо тянулась упрямо и верно, полюбили меня и дожди и бродячие ветры. Полюбили меня — так, что бедное стало богатым,— и пустили меня по равнинам своим непокатым. Я иду и не гнусь — надо мной мое прежнее небо! Я пою и смеюсь, где другие беспомощно немы. Я иду и не гнусь — подо мной мои прежние травы… Ничего не боюсь. Мне на это подарено право. Я своя у березок, у стогов и насмешливых речек. Все обиды мои подорожники пыльные лечат. Мне не надо просить ни ночлега, ни хлеба, ни света,— я своя у своих перелесков, затонов и веток. А случится беда — я шагну, назову свое имя… Я своя у своих. Меня каждое дерево примет. Всего стихотворений: 18 Количество обращений к поэту: 3640 |
||
|
russian-poetry.ru@yandex.ru | |
Русская поэзия |