Владимир Васильевич Уманов-Каплуновский (1865–1939?)

• Биография Владимира Уманова-Каплуновского

Все стихотворения Владимира Уманова-Каплуновского на одной странице

- Оглавление -

Сын стихии, силач Антей,
Исполин непобедимый,
Не сомкнет своих очей,
Ждет врагов, землей хранимый.

И чем больше он стоит,
Тем сильней пьет мощь земную;
Грудь могучая — гранит
Носит бездну огневую.

Он своих не знает сил.
За него земля и море.
Он в своей крови топил
Человеческое горе,

Но, сраженное, оно
С новой силой воскресает,
Точно бед лихих зерно
Кто-то по миру бросает.

Пусть Геракл придет к тебе
В той же гордой, злой надежде,
В новой гибельной борьбе
Одолеет ли, как прежде?

Если в гневе от земли
Оторвет тебя он снова,
Чтобы силы все ушли
От могущества земного,

Все равно не удержать…
Отягчен ты слишком горем.
Вновь тебя отымет мать
Мать-земля в союзе с морем.

Шла туча гроз­ная, над го­ро­дом синея;
В рас­ка­тах гром гре­мел все ближе, все силь­нее;
Свер­ка­ла мол­ния… Вот на горе вдали
Ис­чез­ла мель­ни­ца в под­няв­шей­ся пыли…

Стре­ми­тель­но несясь, го­ни­мая вет­ра­ми,
Все за­сти­ла­ет пыль, скры­вая пред гла­за­ми
И цер­ковь, и дома, и хаты, и людей…
В сад во­рва­лась и к нам при блес­ке мол­ний — змей…

И рух­нул ста­рый дуб, и трес­ну­ла вер­ши­на
Кра­сав­ца-то­по­ля, немо­го ис­по­ли­на,
Со­гну­лась в сто­ро­ну и яб­ло­ня в пло­дах,
Горюя пред кон­цом о про­жи­тых годах.

За пылью хлы­нул дождь; но волны дож­де­вые
С ка­кой-то яро­стью, как будто бы впер­вые
На волю вы­рвав­шись, то­пи­ли все кру­гом.
Пока не стих порыв, не смолк устав­ший гром.

Тогда в об­рыв­ках туч вдруг солн­це улыб­ну­лось
И серд­це ра­до­стью неждан­но вско­лых­ну­лось.
Дождь мел­кий, блест­ка­ми играя, се­реб­рил
Ожив­шую лист­ву и по крыль­цу с перил
Ал­ма­за­ми спа­дал на лилии и розы,
Успев­шие за­быть пе­ре­жи­тые грозы.

В зеленом уголку забылись мы с тобою…
Последний луч играл. Веселая Кура
Шумела издали призывною волною
И вдруг бежала ты… «Прощай!.. Пора… пора…»
Высокая гора, как изумруд, горела
Кудрявою листвой раскидистых лесов…
И в миг в моих глазах все сразу потускнело, —
Мир чудных образов, невысказанных слов.
Я не удерживал… Фальшивой, резкой нотой
Твой голос прозвучал и замер в тишине
И мир, волшебный мир, охваченный дремотой
В красе чарующей, не улыбался мне.
Я не любил тебя; ты также не любила;
Околдовала нас шумливая Кура
И яркая трава мечты заворожила
И нас манила тень зеленого шатра.
Угар, как сон, прошел. Ты промелькнула тенью.
Звучала музыка. Вот всадник проскакал…
Склонял я жадный слух к ласкающему пенью
И рой забытых грез в мой уголок слетал….
Давно стояла ночь — красавица Боржома.
Сияньем сказочным оделись тополя;
Всплыл месяц из-за гор и сладкая истома
Таилась в воздухе, и нежилась земля.
По крутизнам костры, как звездочки, мерцали…
Мне думалось, что я вошел в какой-то храм.
О, если б снова ты пришла, забыв печали, —
Клянусь, я б искренно упал к твоим ногам!

Сколько звуков принужденных,
Сколько шорохов живых,
Чьей-то волей зарожденных
Посреди теней ночных!

До рассвета, не смолкая,
Мир незримый манит нас.
Даль, загадочно немая,
Ближе к нам в полночный час.

Из глубин несутся зовы
В потревоженной тиши.
Ловишь их, как будто ковы
Спали с замкнутой души.

В миг волшебных просветлений
Слух острее, ярче взор.
Явь прядет из сновидений
Предрассветный свой узор.

В далеком сияющем крае
К нам в путь снаряжались они
Летели. Отпали от стаи,
Едва потянуло к весне,
И гнездами жили своими,
Как будто забыв о былом,
И солнце играло над ними
Приветливо-теплым лучом,
А осенью вспомнили снова
Далекий сияющий край, —
Им вновь захотелось родного, —
В родном они видели рай.
Забытую стаю поймали,
Опять полетели назад,
Где яркие синие дали,
Где вечно ликующий сад… 

В трещины, в щели забитого зданья
Воздух свободной струей проскользнул,
И посреди гробового молчанья
Сумраку в очи открыто взглянул,

И покатились суровые тени,
Словно от страха желая бежать…
Глухо и сыро… Подгнили ступени…
Плесень повсюду — забвенья печать.

Вдруг, из углов, разметавшись крылами,
Птицы ночные шарахнулись прочь,
Выхода ищут слепыми глазами,
Ищут, где спряталась темная ночь.

Криком зловещим пустырь оглашая,
Точно хотят они свет победить.
Рвется кругом паутина густая,
Рвется и падает хитрая нить.

Ярче, сильнее в открытые щели
Свет проникает, — свободен, могуч.
Прячутся тени в углы, побледнели,
Но и туда добирается луч…

Как в сказке, мчались мы душистой целиной.
Благоухал чебрец. Вечерней тишиной
Завороженная, лежала степь пред нами.
Чуть слышный стук копыт, чуть внятный разговор
И эта ширь кругом, синеющий простор,
Все окружало нас волшебными мечтами.
Стемнело. Небосклон скрывался в облаках,
Вдали зажглись костры. Исчез минутный страх…

Мне чудится, я сплю и грежу, как бывало
В дни ранней юности, еще не знавшей зла.
За блеском пламени стоит, как бездна, мгла,
А пламя все сильней и выше набегало,
Кружилось и неслось и, грозным вихрем став,
Сжигало на пути отброски сорных трав.
От языков огня, как белые виденья
В кровавых отблесках, струился кверху дым.

Ряд призрачных теней казался нам живым
И пробуждал в сердцах тревожные волненья.
Вот степь окончилась. Коней пускаем в брод.
Мигают огоньки… Виднеется народ
И поезд, как змея, ползет вблизи вокзала.
За нами ж все еще костры, как маяки,
Прорезывали тьму и с берега реки
Степная ширь на нас прощальный взор бросала…

Есть в глубине души тот уголок священный,
Куда нескромный взор вовек не проникал:
То храм, где теплится, как вечность, неизменный,
Неясный, робкий свет божественных начал.

В минуты тяжких дум, когда всю жизнь былую
Клянешь неистово, не зная, что начать,
В тот уголок святой уходишь зачастую
И почерпаешь сил, и веруешь опять.

Так старый дуб-гигант, века переживая,
Корнями жадно пьет целебный сок земли
И не страшны ему ни гром, ни ночь глухая,
Ни грозный бурелом, летящий издали. 

За ра­бо­той пол­ноч­ной,
За ра­бо­той уроч­ной
Разо­гнуть он не может спины;
Окру­жен ти­ши­ною;
Грудь раз­би­та тос­кою…
Вся-то жизнь — как тя­же­лые сны…
Лето быст­ро по­блек­ло;
За­ту­ма­ни­лись стек­ла
И сле­зят­ся осен­ним до­ждем.
Чье-то серд­це стра­да­ет.
Ветер глухо ры­да­ет…
Свет­лых дней по­до­ждем, — по­до­ждем!..
Дань судь­бе, дань от­чизне, —
Раз­би­ва­ют­ся жизни,
Раз­би­ва­ют­ся там, за окном;
Кровь по­то­ка­ми льет­ся;
Сила с силою бьет­ся;
Веет смерть ле­де­ня­щим кры­лом.
Он сидит за ра­бо­той,
По­ло­нен­ный за­бо­той.
Окна пла­чут осен­ним до­ждем.
В эти тем­ные ночи
Гас­нут мысли и очи…
Свет­лых дней по­до­ждем, — по­до­ждем!..

Звенели крылья у стрижей,
Шептались тихие березы…
Как мало было светлых дней
Они растаяли, как грезы.

Брожу вдоль круч у берегов…
Мечты сливаются с простором,
С ним объясняются без слов
Своим беззвучным разговором.

И мнится все кругом — одно, —
Река и звери, и растенья…
В одно скрепляются звено…
И без конца все — звенья, звенья…

Море требовало дани,
Выходя из берегов,
Словно витязь с жаждой брани,
На коне, в виду врагов.

В этом требованьи смелом,
В этом вызове на бой,
Вал за валом в вихре белом
Рос могучею стеной…

Не смирялся, не сдавался.
Силы черпал из глубин,
Бесконечно разливался,
Оставаясь все один…

И, казалось, час безбурный
Не придет, забыв черед,
И лучей в выси лазурной
Новый день не соберет.

Жертвы требовало море,
Длилась ночь, и длился день.
Небо в облачном уборе
Подавляющая сень…

Их прежде не было… О них не знали мы…
И вдруг явились к нам, и яркое их слово,
Подобно молнии, рассекло волны тьмы.
В том слове был укор: «Вы долго ждете зова
Разбейте ржавый плен удушливой тюрьмы
И жить скорей начните снова!»

Они сказали нам: «Рабочий — тот же брат,
Товарищ, а не враг, и в нем надежда века…
Живущий в роскоши, ты вдвое виноват,
Что под лохмотьями не видишь человека!»
И силы грозные звучали как набат…
Не слышал лишь глухой калека.

То слово-богатырь над спавшею страной
Промчалось вдоль и вширь, уснувших пробуждая
И клича недругов лихих на смелый бой.
Но жизнь беспечная, в довольстве утопая,
С презреньем слушала и с черствою душой
Твердила: «Рабствуй, чернь тупая!..»

В сердце темное упала
Капля чистого огня,
Искрой знойною опала
Засветилась, засверкала,
Словно луч в тумане дня.

Осветила на мгновенье
Мир, укрывшийся в тиши,
След глубокий разрушенья,
Ночь без грез, без вдохновенья
Там нашла, на дне души.

Ярче вспыхнуть не сумела
И потухла навсегда,
Точно в небе отгорела
В тьму упавшая звезда.

Над городом повисла туча злая.
Она несет как будто Божий гнев.
Все гуще тьма… и тишина глухая…
Живая мысль примолкла, онемев.

Куда идти? То рвы, то буераки,
То пустыри… Не видно зги кругом…
И чуется, что в этом мертвом мраке
Воскресший вновь — опять падет Содом.

Выходит месть, вот ненависть слепая,
Обман тайком ползет из глубины…
И все мрачней, все ближе туча злая,
Все тяжелей гнет грозной тишины… 

1

Вдали и вблизи

Речная даль подернулась туманом…
И знаю — там, за этой мертвой мглой,
Уже не спят и призрачным обманом
Не тешатся для прихоти пустой.
А мы еще опьянены кошмаром;
Проспали мы предутренний гудок;
Нам грезится, что тихо в замке старом,
И что у стен широкий ров — глубок…
Ласкают мозг беспечные виденья;
Усталый дух дремотою объят,
И здесь, вблизи, не видно пробужденья,
Но там, вдали, уже давно не спят.

2

Перед зарей

Друзья, готовьтесь в путь, — уже заря близка,
К концу подходит ночь глухая…
Как будто вдалеке забрезжило слегка,
И тает мгла береговая.
Как нас измучила, как истерзала ночь
Своею непроглядной тьмою!
Она сковала нас, не отпуская прочь,
Давила душною тюрьмою.
С каким старанием она скрывала свет,
Чтоб не прельстились мы огнями,
И отвечала нам на все запросы: «Нет!»
Мы, люди, делались тенями.
Но стала ночь бледнеть… Не одолела тьма,
Туманы разошлись клочками.
Повеяло свежей, и алая кайма
Уже сквозит за облаками…

3

Дыханье города

Несется издали могучее дыханье…
То город-великан забылся в полусне.
Мятежный крик толпы и тихое страданье,
И слезы матерей о павших на войне,
Суровая нужда и бражное веселье, —
В дыханье этом все сливается теперь…
Что день сулит, — восторг иль мрачное похмелье?
Проснется человек иль кровожадный зверь?..
В дыханье города — картина жизни бурной;
В нем чуется и трус и пламенный боец…
О, поскорей бы свет блеснул в дали лазурной
Для ожидающих и страждущих сердец!

4

Это был только сон

Это был только сон, только сон…
Еще мрак расстилался кругом.
Я проснулся — измучен, смущен,
Весь изломан чудовищным сном.
Все стояли в тревожных глазах
Белоснежных сугробов следы,
И на них, словно тень на устах.
Алой крови живые следы.
Будто кто-то сейчас проходил,
Точно брата преследовал брат,
И под тяжестью белых могил,
Мне мерещилось — трупы лежат.
Равнодушно смотрели на кровь
Люди, шедшие с разных сторон;
Не смущала их снежная новь…
Это был только сон, только сон…

Я сижу у ка­ми­на в по­лу­мра­ке хо­лод­ном,
Слышу звон от­да­лен­ный часов.
Раз­го­ра­ет­ся пламя и в по­ры­ве сво­бод­ном
Вы­зы­ва­ет рой ог­нен­ных снов…

И кипит, поды­ма­ясь, слов­но море к при­бою,
Будто хочет весь мир за­хлест­нуть,
Не желая пре­гра­ды, рас­ка­лен­ной вол­ною
На­ме­ча­ет пы­ла­ю­щий путь.

* * *

В по­лу­мра­ке хо­лод­ном я сижу у ка­ми­на,
От­де­лен­ный воз­душ­ной сте­ной,
Вижу — воз­дух и пламя, точно два ис­по­ли­на,
От­кры­вать со­би­ра­ют­ся бой…

И хотят, и не могут… И сла­бе­ют сти­хии:
Све­жий воз­дух про­ни­зан тёп­лом;
Пламя мед­лен­но гас­нет… Чьи то стоны глу­хие
Раз­да­ют­ся во мраке ноч­ном.

Из китайских мотивов

«Друг к другу тянутся и пахнут астореи;
Любовь написана на алых лепестках…
Как будто не цветы, а маленькие феи
На тонких стебельках».

Бродячий песенник, певец утех и страсти,
Под звуки тихих струн поет о них Фай-Сян,
И песен тех слова полны волшебной власти…
От них и сам он — пьян.

«Кто страстью полонен — не может быть стыдливым;
Он чтит один закон — испить до дна любовь.
Из двух любовников лишь будет тот счастливым,
В ком горячее кровь».

И бродит, и поет Фай-Сян, в весну влюбленный
И в прелесть женских уст, и в ласку нежных рук…
Но вдруг бледнеет он и с грустью затаенной
Дрожит от скрытых мук…

«Мне счастье не дало восторгами упиться;
Я пел под смех врагов; меня слепила тьма…
Подруга дней моих — презренная блудница,
А родина — тюрьма…»

В толпе утерян след… Средь роскоши и голи
Мелькнет по временам и скроется певец,
То песня долетит… Она — как луч в неволе
Для любящих сердец…

На осенних ветках — молодой побег…
Не сегодня-завтра все покроет снег,
И зачатки жизни, мглой окружены,
В холоде заглохнут до другой весны.

Зародилась песня вольная в груди…
Что-то ожидает песню впереди?
Сдавленная горем и нуждой — замрет,
Или ввысь направит гордый свой полет?

Убегает время… На дворе весна.
Новые побеги вызвала она,
А от тех, что осень принесла с собой,
Даже след затерян в зелени густой.

Много новых песен нам весна дала…
Где же та, что в сердце осенью жила?
Сдавленная горем, одиноко спит,
Или ввысь умчалась, где орлиный скит?.. 

Се­реб­ря­ная ночь су­ли­ла на­сла­жде­нье.
При­ро­ду об­ни­мал го­ря­чий лет­ний сон.
На­ряд­ных об­ла­ков чуть вид­ное дви­же­нье
Тон­чай­шим кру­же­вом скры­ва­ло небо­склон.
Ноч­ная ба­боч­ка неслыш­но про­ле­та­ла.
Про­мчал­ся нето­пырь. Куз­не­чик стал пи­лить.
Река, — про­зрач­ная, как будто из кри­стал­ла,
Тя­ну­ла в ка­мы­шах за­тей­ли­вую нить…
Ка­за­лось, было все охва­че­но ис­то­мой…
Но вот тре­вож­ный гул про­ре­зал ти­ши­ну…
Кле­туш­ка ста­рая, по­кры­тая со­ло­мой,
Вдруг вы­бро­си­ла дым и пла­ме­ни волну.
Чем даль­ше, тем силь­ней… Раз­бу­жен­ный на­ба­том,
Бежит в ис­пу­ге люд, кто с ломом, кто с вед­ром.
Пы­ла­ет за­ре­во, и в блес­ке крас­но­ва­том
Вся по­то­ну­ла даль в без­мол­вии глу­хом.
В ко­нюш­нях ло­ша­ди, почуя весть по­жа­ра,
Сту­чат ко­пы­та­ми и ржат, не зная сна.
Им вто­рит лай собак… Зло­ве­щий треск раз­га­ра
Несет­ся к об­ла­кам, где пря­чет­ся луна.
Бу­шу­ет вихрь огня и нет вб­ли­зи спа­се­нья.
Кри­чат: «Спа­сай! Воды!..» но кри­ком не по­мочь,
Ки­да­ет пла­ме­нем в со­сед­ние стро­е­нья…
И мерк­нет, вся в крови, се­реб­ря­ная ночь… 

К 50-летию кончины Генриха Гейне

О, бессмертный рыцарь Духа!
Встал ты снова, как живой.
Ты — боец освобожденья,
Вдохновляющий на бой.

На мече твоем — заклятье,
Золотой чеканный стих.
Для иных он смерть приносит
И свободу для других.

Смерть — бездушному тирану,
Бессердечным палачам;
Смерть и тем рабам ничтожным,
Что привыкли к кандалам,

У которых нет отваги,
Гордой дочери Огня,
Выйти смело из подвалов,
Из темниц навстречу дня,

Нет могучего порыва
Разорвать позорный плен,
У которых, вместо сердца,
Распадающийся тлен…

А свободу он дарует
Тем, кто шел из дальних мест,
Как Учитель на Голгофу,
И влачил тяжелый крест.

Кто любил всю жизнь и верил,
Для кого был каждый — брат,
Кто не спал, когда тревожно
За окном стонал набат.

Кто будил, как барабанщик,
Днем и ночью без конца,
Увлекая за собою
Задремавшие сердца.

Рыцарь Духа, рыцарь света,
Как блестит твой дивный меч,
Хоть и выдержал немало
Схваток огненных и сеч!

Годы мчатся чередою,
Но стоишь ты, как живой,
И «смеющиеся слезы»
Наполняют мир тоской;

То, звеня волной хрустальной,
Вспыхнет твой веселый смех,
И на лицах засияет
Радость светлая у всех;

То пылающей сатирой
Стих упругий, точно бич,
Станет жечь людскую кривду,
Чтобы смолк кровавый клич,

Чтобы черные изветы
Фарисеев и ханжей
Не клеймили клеветою
Незапятнанных людей.

Слышен гул призывный моря
Словно чувствует оно,
Что душа поэта с морем
Крепко связана давно…

И разносят по вселенной
Волны громкую хвалу
В честь любимого поэта
К людям, к небу и к орлу…

Слышу чьи-то шаги за собой,
Вижу чьи-то задорные очи…
Как тепло здесь, в аллее густой,
Напоенной дыханием ночи!

Сквозь деревья сияет луна…
Раздаются невнятные речи
И опять — полумрак, тишина,
Робкий шепот разлуки иль встречи.

Но влечет меня что-то вперед,
На простор, где далеко-далеко
Расстилается зеркало вод,
Где заброшен челнок одиноко,

Лунный столб в бесконечную даль
Убегает, горя огоньками,
И сверкает река, точно сталь,
С отраженными в ней облаками…

Лес тайну бе­ре­жет и при­шле­ца чу­жо­го
Встре­ча­ет на­тис­ком вет­вей.
Ему неве­до­мы люд­ское наше слово,
Ни гнев, ни ра­до­сти людей.

По ве­ко­вым ство­лам сви­ва­ют­ся лианы,
Как змей, зе­ле­ные тела,
И так за­га­доч­ны в их за­рос­лях ту­ма­ны,
Когда без­лун­на ночь, туск­ла.

Порой из глу­би­ны несет­ся вой ша­ка­ла,
То вдруг ка­кой-то дикий стон…
И лес тогда шумит, как море в вихре шква­ла,
Когда волна со всех сто­рон.

У леса есть душа. Она царит незри­мой,
Но друг и брат ей — каж­дый зверь,
И толь­ко че­ло­век, в сле­пую даль го­ни­мый,
Остал­ся чужд ей и те­перь.

При­шлец несет топор и с ним свою по­бе­ду.
На стра­же лес, не знает сна…
Чи­на­ре шеп­чет бук, та — но­во­му со­се­ду,
И тайна — вновь схо­ро­не­на… 

Едва пройдут три дня, как ярмарочный флаг
Взовьется в воздухе при общем ликованье,
И мирный семьянин оставит свой очаг,
Кто знатен и богат, кто немощен и наг
Все, все сольются здесь на миг в одном желанье!..

Лишь ночь июльская опустит свой покров,
Заблещут огоньки бесчисленных цветов
И в Волге-матушке все отразятся разом,
И звезды выглянут с луной из облаков,
И заиграет зыбь причудливым алмазом.

Стечется люд честной: в халате расписном
Бухарец свой товар искусно разбросает;
Китайцы чинно так потянутся рядком,
Татарин и лезгин с коричневым лицом
И тощий джентльмен с сигарой зашагает;

Француз, как вьюн, скользнет; немецкий колонист
Пройдется с трубкою… Повсюду крик и свист…
Там промелькнут вдали два сморщенных еврея…
Толпа растет, растет… Вон забренчит арфист
И в пляс пойдет ходить намазанная фея.

До самого утра веселье зашумит!
Жизнь будет бить ключом и сколько раз средь ночи
То песня долетит, то арфа зазвучит,
То залихватский конь копытом застучит,
То обожгут тебя неведомые очи!..

А нынче мир такой, такая тишина!
Не шелохнется лист; не набежит волна;
Стоят задумчиво раскидистые ивы;
Даль необъятная луной озарена;
На дремлющей реке сверкают переливы…

Так и в моей душе какой-то смутный сон,
То робко скажется предчувствие волненья,
То мрак, тяжелый мрак зальет со всех сторон
И вдруг прорежет луч мой темный небосклон
И вспыхнет зарево святого вдохновенья. 

I

Успокоилось море от летней грозы, —
Почерневшее вновь посинело.
В небесах то играл ясный цвет бирюзы,
То жемчужная тучка краснела.

Кое-где по краям еще есть облака, —
Их оставила буря в покое.
Засверкали вдали два немых маяка
И в душе вдруг проснулось былое…

В легкой дымке, как тень, милый образ встает, —
Милый образ, любимый когда-то…
Шум прибоя сильней… Снова туча ползет…
Сердцу вновь угрожает утрата.

Грозный ветер опять налетел, как шальной
(Знать не спали заглохшие страсти!).
Небо скрыто кругом оловянною мглой
И скрипят корабельные снасти…

II

В янтарно-золотом сиянье
Заря проснулась, разгораясь,
А море в гневном содроганье
Шумело, гребнями вздымаясь.
Всю ночь в тревоге непонятной
Оно роптало и грозило,
И злобно с силой необъятной
На волны волны громоздило.
Казалось, бурная стихия,
С ночною мглою в заговоре,
Несла проклятия глухие
Заре, горевшей на просторе.
Лучи свободного рассвета
Как будто раздражали море
Улыбкой теплого привета.

Ветра нет, а надо мною
Листья тихо шелестят;
Мнится мне, что меж собою
Тайно что-то говорят.

Часто теплыми утрами
Птицы дружбу здесь ведут,
А порой и вечерами
Совещаться любят тут

О весне, о грозной буре,
Что идет издалека,
Омрачая блеск лазури,
Нагоняя облака.

Может, листья понимают
Этот птичий разговор
И заботы принимают
Встретить вихря злой напор?

Или, может, в неге сладкой,
Посреди густых ветвей,
Поверяют мне украдкой
Тайну робкую ночей?

Темный сад — в немом молчаньи,
Зачарован летним сном.
Только в смутном ожиданьи
Листья шепчутся тайком.

Этой музыке природы
Вторишь чуткою душой,
И растут мечты, как всходы,
В благодатный час ночной… 

Я верить перестал. Ты мне не говори,
Что даль широкая уже в лучах зари, —
То светит зарево пожара.

Ты, в ослеплении восторженном застыв,
Не слышишь голосов?.. То — гибнущих призыв.
Ступай на помощь в час разгара!

Я верить перестал. Не говори ты мне,
Что радость кроткая таится в тишине,
В ней — ожидающие страсти.

Врасплох настигнет шквал, и гибнут, корабли…
Не слышишь разве ты — как будто гул вдали?..
Смотри, не порвались бы снасти!

Гляжу и слушаю, но веры прежней нет.
Она растаяла в тумане серых лет,
Как в тьме осенней тают зори.

Я верить перестал. Ты мне не говори,
Что даль широкая уже в лучах зари, —
То пламя в воспаленном взоре. 

Я помню, это был последний день,
Последний час…
Ложилась мягко тень
На нас.
Закат бледнел, и ты была бледна.
Тускнела даль.
Жила в душе одна
Печаль…
Одна, без грез, без страсти, без огней,
Как след немой
Борьбы тяжелых дней
С судьбой.
И в краткий миг вдруг понял я в тиши,
Что лгал, чем жил:
Я боль твоей души
Любил!

Всего стихотворений: 27