Русская поэзия
Русские поэтыБиографииСтихи по темам
Случайное стихотворениеСлучайная цитата
Рейтинг русских поэтовРейтинг стихотворений
Угадай автора стихотворения
Переводы русских поэтов на другие языки

Русская поэзия >> Наум Моисеевич Коржавин

Наум Моисеевич Коржавин (1925-2018)


    Все стихотворения Наума Коржавина на одной странице


    16 октября

    Календари не отмечали
    Шестнадцатое октября,
    Но москвичам в тот день - едва ли
    Им было до календаря.
    
    Все переоценилось строго,
    Закон звериный был как нож.
    Искали хлеба на дорогу,
    А книги ставили ни в грош.
    
    Хотелось жить, хотелось плакать,
    Хотелось выиграть войну.
    И забывали Пастернака,
    Как забывают тишину.
    
    Стараясь выбраться из тины,
    Шли в полированной красе
    Осатаневшие машины
    По всем незападным шоссе.
    
    Казалось, что лавина злая
    Сметет Москву и мир затем.
    И заграница, замирая,
    Молилась на Московский Кремль.
    
    Там,
     но открытый всем, однако,
    Встал воплотивший трезвый век
    Суровый жесткий человек,
    Не понимавший Пастернака.



    Апокалипсис

    Мы испытали все на свете.
    Но есть у нас теперь квартиры —
    Как в светлый сон, мы входим в них.
    А в Праге, в танках, наши дети...
    Но нам плевать на ужас мира —
    Пьем в «Гастрономах» на троих.
    
    Мы так давно привыкли к аду,
    Что нет у нас ни капли грусти —
    Нам даже льстит, что мы страшны.
    К тому, что стало нам не надо,
    Других мы силой не подпустим,—
    Мы, отродясь,— оскорблены.
    
    Судьба считает наши вины,
    И всем понятно: что-то будет —
    Любой бы каялся сейчас...
    Но мы — дорвавшиеся свиньи,
    Изголодавшиеся люди,
    И нам не внятен Божий глас.


    1968


    Братское кладбище в Риге

    Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
    А меня любопытство не гложет — успею.
    Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
    Между плитами Братского кладбища в Риге?
    
    Белых стен и цементных могил панорама.
    Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
    Перед нею рядами могильные плиты,
    А под этими плитами — те, кто убиты.—
    Под знаменами разными, в разные годы,
    Но всегда — за нее, и всегда — за свободу.
    
    И лежит под плитой русской службы полковник,
    Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
    Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
    До сих пор он уверен, что это — Россия.
    
    А вокруг все другое — покой и Европа,
    Принимает парад генерал лимитрофа.
    А пред ним на безмолвном и вечном параде
    Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
    Независимость — вот основная забота.
    День свободы — свободы от нашего взлета,
    От сиротского лиха, от горькой стихии,
    От латышских стрелков, чьи могилы в России,
    Что погибли вот так же, за ту же свободу,
    От различных врагов и в различные годы.
    Ах, глубинные токи, линейные меры,
    Невозвратные сроки и жесткие веры!
    
    Здесь лежат, представляя различные страны,
    Рядом — павший за немцев и два партизана.
    Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
    Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
    Чтит за то, что он мстил,— слепо мстил и сурово
    В сорок первом за акции сорокового.
    Все он — спутал. Но время все спутало тоже.
    Были разные правды, как плиты, похожи.
    Не такие, как он, не смогли разобраться.
    Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.
    
    Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это...
    Столько лет длится спор и конца ему нету,
    Возражают отчаянно павшие павшим
    По вопросам, давно остроту потерявшим.
    К возражениям добавить спешат возраженья.
    Не умеют, как мы, обойтись без решенья.
    
    Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
    Спорят плиты — где выбиты званья и даты.
    Спорят мнение с мнением в каменной книге.
    Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.
    
    Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
    Точки зренья, как точки в бою огневые.


    1962


    В Сибири

    Дома и деревья слезятся,
    И речка в тумане черна,
    И просто нельзя догадаться,
    Что это апрель и весна.
    А вдоль берегов огороды,
    Дождями набухшая грязь...
    По правде, такая погода
    Мне по сердцу нынче как раз.
    Я думал, что век мой уж прожит,
    Что беды лишили огня...
    И рад я, что ветер тревожит,
    Что тучами давит меня.
    Шаги хоть по грязи, но быстры.
    Приятно идти и дышать...
    Иду. На свободу. На выстрел.
    На все, что дерзнет помешать.


    1949


    В трудную минуту

    Хотеть. Спешить. Мечтать о том ночами!
    И лишь ползти... И не видать ни зги...
    Я, как песком, засыпан мелочами...
    Но я еще прорвусь сквозь те пески!
    Раздвину их... Вдохну холодный воздух...
    И станет мне совсем легко идти -
    И замечать по неизменным звездам,
    Что я не сбился и в песках с пути.


    1950


    Влажный снег

               1
    
    Ты б радость была и свобода,
    И ветер, и солнце, и путь.
    В глазах твоих Бог и природа
    И вечная женская суть.
    Мне б нынче обнять твои ноги,
    В колени лицо свое вжать,
    Отдать половину тревоги,
    Частицу покоя вобрать.
    
               2
    
    Я так живу, как ты должна,
    Обязана перед судьбою.
    Но ты ведь не в ладах с собою
    И меж чужих живешь одна.
    А мне и дальше жить в огне,
    Нести свой крест, любить и путать.
    И ты еще придешь ко мне,
    Когда меня уже не будет.
    
               3
    
    Полон я светом, и ветром, и страстью,
    Всем невозможным, несбывшимся ранним...
    Ты — моя девочка, сказка про счастье,
    Опроверженье разочарований...
    Как мы плутали,
          но нынче,
               на деле
    Сбывшейся встречей плутание снято.
    Киев встречал нас
               веселой метелью
    Влажных снежинок,— больших и мохнатых.
    День был наполнен
               стремительным ветром.
    Шли мы сквозь ветер,
               часов не считая,
    И в волосах твоих,
               мягких и светлых,
    Снег оседал,
               расплывался и таял.
    Бил по лицу и был нежен.
               Казалось,
    Так вот идти нам сквозь снег и преграды
    В жизнь и победы,
               встречаться глазами,
    Чувствовать эту вот
               бьющую радость...
    Двери наотмашь,
               и мир будто настежь,—
    Светлый, бескрайний, хороший, тревожный...
    Шли мы и шли,
               задыхаясь от счастья,
    Робко поверив,
               что это — возможно.
    
               4
    
    Один. И ни жены, ни друга:
    На улице еще зима,
    А солнце льется на Калугу,
    На крыши, церкви и дома.
    Блеск снега. Сердце счастья просит,
    И я гадаю в тишине,
    Куда меня еще забросит
    И как ты помнишь обо мне...
    И вновь метель. И влажный снег.
    Власть друг над другом и безвластье.
    И просветленный тихий смех,
    Чуть в глубине задетый страстью.
    
               5
    
             Ты появишься из двери.
                     Б.Пастернак
    
    Мы даль открыли друг за другом,
    И мы вдохнули эту даль.
    И влажный снег родного Юга
    Своей метелью нас обдал.
    Он пахнул счастьем, этот хаос!
    Просторным — и не обоймешь...
    А ты сегодня ходишь, каясь,
    И письма мужу отдаешь.
    В чем каясь? Есть ли в чем? Едва ли!
    Одни прогулки и мечты...
    Скорее в этой снежной дали,
    Которую вдохнула ты.
    Ломай себя. Ругай за вздорность,
    Тащись, запутавшись в судьбе.
    Пусть русской женщины покорность
    На время верх возьмет в тебе.
    Но даль — она неудержимо
    В тебе живет, к тебе зовет,
    И русской женщины решимость
    Еще свое в тебе возьмет.
    И ты появишься у двери,
    Прямая, твердая, как сталь.
    Еще сама в себя не веря,
    Уже внеся с собою даль.
    
               6
    
    А это было в настоящем,
    Хоть начиналось все в конце...
    Был снег, затмивший все.
                      Кружащий.
    Снег на ресницах. На лице.
    Он нас скрывал от всех прохожих,
    И нам уютно было в нем...
    Но все равно — еще дороже
    Нам даль была в уюте том.
    Сам снег был далью... Плотью чувства,
    Что нас несло с тобой тогда.
    И было ясно. Было грустно,
    Что так не может быть всегда,
    Что наше бегство — ненадолго,
    Что ждут за далью снеговой
    Твои привычки, чувство долга,
    Я сам меж небом, и землей...
    Теперь ты за туманом дней,
    И вспомнить можно лишь с усильем
    Все, что так важно помнить мне,
    Что ощутимой было былью.
    И быль как будто не была.
    Что ж, снег был снег... И он — растаял.
    Давно пора, уйдя в дела,
    Смириться с, тем, что жизнь — такая.
    Но, если верится в успех,
    Опять кружит передо мною
    Тот, крупный, нежный, влажный снег,—
    Весь пропитавшийся весною...


    1951


    Возвращение

        Все это было, было, было...
    
                             А. Блок
    
    Все это было, было, было:
    И этот пар, и эта степь,
    И эти взрывы снежной пыли,
    И этот иней на кусте.
    
    И эти сани — нет, кибитка,—
    И этот волчий след в леске...
    И даже... даже эта пытка:
    Гадать, чем встретят вдалеке.
    
    И эта радость молодая,
    Что все растет... Сама собой...
    И лишь фамилия другая
    Тогда была. И век другой.
    
    Их было много: всем известных
    И не оставивших следа.
    И на века безмерно честных,
    И честных только лишь тогда.
    
    И вспоминавших время это
    Потом, в чинах, на склоне лет:
    Снег... Кони... Юность... Море света.
    И в сердце угрызений нет.
    
    Отбывших ссылку за пустое
    И за серьезные дела,
    Но полных светлой чистотою,
    Которую давила мгла.
    
    Кому во мраке преисподней
    Свободный ум был светлый дан,
    Подчас светлее и свободней,
    Чем у людей свободных стран.
    
    Их много мчалось этим следом
    На волю... (Где есть воля им?)
    И я сегодня тоже еду
    Путем знакомым и былым.
    
    Путем знакомым — знаю, знаю —
    Все узнаю, хоть все не так,
    Хоть нынче станция сквозная,
    Где раньше выход был на тракт.
    
    Хотя дымят кругом заводы,
    Хотя в огнях ночная мгла,
    Хоть вихрем света и свободы
    Здесь революция прошла.
    
    Но после войн и революций.
    Под все разъевшей темнотой
    Мне так же некуда вернуться
    С душой открытой и живой.
    
    И мне навек безмерно близки
    Равнины, что, как плат, белы,—
    Всей мглой истории российской,
    Всем блеском искр средь этой мглы.


    1950


    * * *

             Л. Т.
    
    Вспомнишь ты когда-нибудь с улыбкой,
    Как перед тобой,
                щемящ и тих,
    Открывался мир,-
                  что по ошибке
    Не лежал ещё у ног твоих.
    А какой-то
          очень некрасивый -
    Жаль, пропал -
              талантливый поэт
    Нежно называл тебя Россией
    И искал в глазах
                нездешний свет...
    Он был прав,
          болтавший ночью синей,
    Что его судьба
                предрешена...
    Ты была большою,
                  как Россия,
    И творила то же,
                 что она.
    Взбудоражив широтой
                      до края
    И уже не в силах потушить,
    Ты сказала мне:
            - Живи, как знаешь!
    Буду рада,
          если будешь жить! -
    Вы вдвоем
          одно творите
                     дело.
    И моя судьба,
              покуда жив,
    Отдавать вам
               душу всю и тело,
    Ничего взамен не получив.
    А потом,
          совсем легко и просто
    По моей спине
                с простой душой
    Вдаль уйдет
          спокойно,
                как по мосту,
    Кто-то
        безошибочно большой.
    Расскажи ему,
          как мы грустили,
    Как я путал
            разные пути...
    Бог с тобой
            и с той,
                с другой Россией.
    Никуда
         от вас мне не уйти.


    1946


    Вступление в поэму

    Ни к чему,
          ни к чему,
                ни к чему полуночные бденья
    И мечты, что проснешься
                в каком-нибудь веке другом.
    Время?
        Время дано.
                Это не подлежит обсужденью.
    Подлежишь обсуждению ты,
                разместившийся в нем.
    Ты не верь,
          что грядущее вскрикнет,
                всплеснувши руками:
    «Вон какой тогда жил,
                да, бедняга, от века зачах».
    Нету легких времен.
                И в людскую врезается память
    Только тот,
          кто пронес эту тяжесть
                на смертных плечах.
    Мне молчать надоело.
                Проходят тяжелые числа,
    Страх тюрьмы и ошибок
                И скрытая тайна причин...
    Перепутано — все.
                Все слова получили сто смыслов.
    Только смысл существа
          остается, как прежде,
                один.
    Вот такими словами
                начать бы хорошую повесть,—
    Из тоски отупенья
                в широкую жизнь переход...
    Да! Мы в Бога не верим,
                но полностью веруем в совесть,
    В ту, что раньше Христа родилась
                и не с нами умрет.
    Если мелкие люди
          ползут на поверхность
                и давят,
    Если шабаш из мелких страстей
                называется страсть,
    Лучше встать и сказать,
                даже если тебя обезглавят,
    Лучше пасть самому,—
                чем душе твоей в мизерность впасть.
    Я не знаю,
          что надо творить
                для спасения века,
    Не хочу оправданий,
          снисхожденья к себе —
                не прошу...
    Чтобы жить и любить,
          быть простым,
                но простым человеком —
    Я иду на тяжелый,
          бессмысленный риск —
                и пишу.


    1952


    Гейне

    Была эпоха денег,
    Был девятнадцатый век.
    И жил в Германии Гейне,
    Невыдержанный человек.
    В партиях не состоявший,
    Он как обыватель жил.
    Служил он и нашим, и вашим -
    И никому не служил.
    Был острою злостью просоленным
    Его романтический стих.
    Династии Гогенцоллернов
    Он страшен был, как бунтовщик,
    А в эмиграции серой
    Ругали его не раз
    Отпетые революционеры,
    Любители догм и фраз.
    Со злобой необыкновенной,
    Как явственные грехи,
    Догматик считал измены
    И лирические стихи.
    Но Маркс был творец и гений,
    И Маркса не мог оттолкнуть
    Проделываемый Гейне
    Зигзагообразный путь.
    Он лишь улыбался на это
    И даже любил. Потому,
    Что высшая верность поэта -
    Верность себе самому.


    1944


    Детство кончилось

    Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов,
    И малиноватый весенний закат...
    Как бегали вместе, махали руками,
    Как сердце мое обходила тоска.
    Зачем? Мы ведь вместе. Втроем. За игрою.
    Но вот вечереет. Пора уходить.
    И стало вдруг ясно: нас было не трое,
    А вас было двое. И я был один.


    1941


    * * *

    Если можешь неуемно
    На разболтанных путях
    Жить все время на огромных,
    Сумасшедших скоростях,
    Чтоб ветра шальной России
    Били, яростно трубя,
    Чтобы все вокруг косились
    На меня и на тебя,
    Чтобы дни темнее ночи
    И крушенья впереди...
    Если можешь, если хочешь,
    Не боишься - подходи!


    1945


    * * *

    Есть у тех, кому нету места,
    Обаянье - тоска-змея.
    Целоваться с чужой невестой,
    Понимать, что она - твоя.
    Понимать, что некуда деться.
    Понимать, куда заведет.
    И предвидеть плохой исход.
    И безудержно падать в детство.


    1946


    Зависть

    Можем строчки нанизывать
    Посложнее, попроще,
    Но никто нас не вызовет
    На Сенатскую площадь.
    
    И какие бы взгляды вы
    Ни старались выплескивать,
    Генерал Милорадович
    Не узнает Каховского.
    
    Пусть по мелочи биты вы
    Чаще самого частого,
    Но не будут выпытывать
    Имена соучастников.
    
    Мы не будем увенчаны...
    И в кибитках,
            снегами,
    Настоящие женщины
    Не поедут за нами.


    1944


    К моему двадцатипятилетию

    Я жил. И все не раз тонуло.
    И возникало вновь в душе.
    И вот мне двадцать пять минуло,
    И юность кончилась уже.
    
    Мне неудач теперь, как прежде,
    Не встретить с легкой головой,
    Не жить веселою надеждой,
    Как будто вечность предо мной.
    
    То есть, что есть. А страсть и пылкость
    Сойдут как полая вода...
    Стихи в уме, нелепость ссылки
    И неприкаянность всегда.
    
    И пред непобежденным бытом
    Один, отставший от друзей,
    Стою, невзгодам всем открытый,
    Прикован к юности своей.
    
    И чтоб прижиться хоть немного,
    Покуда спит моя заря,
    Мне надо вновь идти в дорогу,
    Сначала. Будто жил я зря.
    
    Я не достиг любви и славы,
    Но пусть не лгут, что зря бродил.
    Я по пути стихи оставил,
    Найдут - увидят, как я жил.
    
    Найдут, прочтут,- тогда узнают,
    Как в этот век, где сталь и мгла,
    В груди жила душа живая,
    Искала, мучилась и жгла.
    
    И, если я без славы сгину,
    А все стихи в тюрьме сожгут,
    Слова переживут кончину,
    Две-три строки переживут.
    
    И в них, доставив эстафету,
    Уж не пугаясь ничего,
    Приду к грядущему поэту,-
    Истоком стану для него.


    1950


    Кропоткин

    Все было днем... Беседы... Сходки...
    Но вот армяк мужицкий снят,
    И вот он снова - князь Кропоткин,
    Как все вокруг - аристократ.
    И вновь сам черт ему не страшен:
    Он за бокалом пьет бокал.
    Как будто снова камер-пажем
    Попал на юношеский бал.
    И снова нет беды в России,
    А в жизни смысл один - гулять.
    Как будто впрямь друзья другие
    Не ждут к себе его опять...
    И здесь друзья! Но только не с кем
    Поговорить сейчас про то,
    Что трижды встретился на Невском
    Субъект в гороховом пальто.
    И все подряд! Вчера под вечер,
    Сегодня днем и поутру...
    Приметы - тьфу!
           Но эти встречи
    Бывают только не к добру.
    Пускай!
       Веселью не противясь,
    Средь однокашников своих
    Пирует князь,
         богач,
           счастливец,
    Потомок Рюрика,
          жених.


    1944


    * * *

         Я с детства не любил овал,
         Я с детства угол рисовал.
    
                      П. Коган
    
    Меня, как видно, Бог не звал
    И вкусом не снабдил утонченным.
    Я с детства полюбил овал,
    За то, что он такой законченный.
    Я рос и слушал сказки мамы
    И ничего не рисовал,
    Когда вставал ко мне углами
    Мир, не похожий на овал.
    Но все углы, и все печали,
    И всех противоречий вал
    Я тем больнее ощущаю,
    Что с детства полюбил овал.


    1944


    * * *

    Мир еврейских местечек...
       Ничего не осталось от них,
    Будто Веспасиан
       здесь прошел
          средь пожаров и гула.
    Сальных шуток своих
       не отпустит беспутный резник,
    И, хлеща по коням,
       не споет на шоссе балагула.
    Я к такому привык -
       удивить невозможно меня.
    Но мой старый отец,
       все равно ему выспросить надо,
    Как людей умирать
       уводили из белого дня
    И как плакали дети
       и тщетно просили пощады.
    Мой ослепший отец,
       этот мир ему знаем и мил.
    И дрожащей рукой,
       потому что глаза слеповаты,
    Ощутит он дома,
       синагоги
          и камни могил,-
    Мир знакомых картин,
       из которого вышел когда-то.
    Мир знакомых картин -
       уж ничто не вернет ему их.
    И пусть немцам дадут
       по десятку за каждую пулю,
    Сальных шуток своих
       все равно не отпустит резник,
    И, хлеща по коням,
       уж не спеть никогда
             балагуле.


    1945


    * * *

    Мы мирились порой и с большими обидами,
    И прощали друг другу, взаимно забыв.
    Отчужденье приходит всегда неожиданно,
    И тогда пустяки вырастают в разрыв.
    Как обычно
        поссорились мы этим
                      вечером.
    Я ушел...
        Но внезапно
            средь затхлости
                        лестниц
    Догадался, что, собственно, делать нам нечего
    И что сделано все, что положено вместе.
    Лишь с привычкой к теплу
            расставаться не хочется...
    Пусть. Но время пройдет,
            и ты станешь решительней.
    И тогда -
        как свободу приняв одиночество,
    Вдруг почувствуешь город,
                где тысячи жителей.


    1945


    * * *

    Надоели потери.
    Рознь религий - пуста,
    В Магомета я верю
    И в Исуса Христа.
    
    Больше спорить не буду
    И не спорю давно,
    Моисея и Будду
    Принимая равно.
    
    Все, что теплится жизнью,
    Не застыло навек...
    Гордый дух атеизма
    Чту - коль в нем человек.
    
    Точных знаний и меры
    В наши нет времена.
    Чту любую я Веру,
    Если Совесть она.
    
    Только чтить не годится
    И в кровавой борьбе
    Ни костров инквизиций,
    Ни ночей МГБ.
    
    И ни хитрой дороги,
    Пусть для блага она,-
    Там под именем Бога
    Правит Суд сатана.
    
    Человек не бумага -
    Стёр, и дело с концом.
    Даже лгущий для блага -
    Станет просто лжецом.
    
    Бог для сердца отрада,
    Человечья в нем стать.
    Только дьяволов надо
    От богов отличать.
    
    Могший верить и биться,
    Той науке никак
    Человек обучиться
    Не сумел за века.
    
    Это в книгах и в хлебе
    И в обычной судьбе.
    Черт не в пекле, не в небе -
    Рядом с Богом в тебе.
    
    Верю в Бога любого
    И в любую мечту.
    В каждом - чту его Бога,
    В каждом - черта не чту.
    
    Вся планета больная...
    Может, это - навек?
    Ничего я не знаю.
    Знаю: Я человек.


    1956


    * * *

    Не надо, мой милый, не сетуй
    На то, что так быстро ушла.
    Нежданная женщина эта
    Дала тебе все, что смогла.
    
    Ты долго тоскуешь на свете,
    А всё же еще не постиг,
    Что молнии долго не светят,
    Лишь вспыхивают на миг.
    


    1946


    * * *

    Нелепые ваши затеи
    И громкие ваши слова...
    Нужны мне такие идеи,
    Которыми всходит трава.
    
    Которые воздух колышут,
    Которые зелень дают.
    Которым все хочется выше,
    Но знают и меру свою.
    
    Они притаились зимою,
    Чтоб к ним не добрался мороз.
    Чтоб, только запахнет весною,
    Их стебель сквозь почву пророс.
    
    Чтоб снова наутро беспечно,
    Вступив по наследству в права,
    На солнце,
    Как юная вечность,
    Опять зеленела трава.
    
    Так нежно и так настояще,
    Что — пусть хоть бушует беда —
    Ты б видел, что все — преходяще,
    А зелень и жизнь — никогда.


    1950


    * * *

    О Господи!
       Как я хочу умереть,
    Ведь это не жизнь,
       а кошмарная бредь.
    Словами взывать я пытался сперва,
    Но в стенках тюремных завязли слова.
    
    О Господи, как мне не хочется жить!
    Всю жизнь о неправедной каре тужить.
    Я мир в себе нес - Ты ведь знаешь какой!
    А нынче остался с одною тоской.
    
    С тоскою, которая памяти гнет,
    Которая спать по ночам не дает.
    
    Тоска бы исчезла, когда б я сумел
    Спокойно принять небогатый удел,
    
    Решить, что мечты - это призрак и дым,
    И думать о том, чтобы выжить любым.
    Я стал бы спокойней, я стал бы бедней,
    И помнить не стал бы наполненных дней.
    
    Но что тогда помнить мне, что мне любить.
    Не жизнь ли саму я обязан забыть?
    Нет! Лучше не надо, свирепствуй! Пускай! -
    Остаток от роскоши, память-тоска.
    Мути меня горечью, бей и кружись,
    Чтоб я не наладил спокойную жизнь.
    Чтоб все я вернул, что теперь позади,
    А если не выйдет,- вконец изведи.


    1948


    * * *

    От судьбы никуда не уйти,
    Ты доставлен по списку, как прочий.
    И теперь ты укладчик пути,
    Матерящийся чернорабочий.
    А вокруг только посвист зимы,
    Только поле, где воет волчица,
    Чтобы в жизни ни значили мы,
    А для треста мы все единицы.
    Видно, вовсе ты был не герой,
    А душа у тебя небольшая,
    Раз ты злишься, что время тобой,
    Что костяшкой на счетах играет.


    1943


    * * *

    Паровозов голоса
    И порывы дыма.
    Часовые пояса
    Пролетают мимо.
    Что ты смотришь в дым густой,
    В переплет оконный -
    Вологодский ты конвой,
    Красные погоны.
    Что ты смотришь и кричишь,
    Хлещешь матом-плеткой?
    Может, тоже замолчишь,
    Сядешь за решетку.
    У тебя еще мечты -
    Девка ждет хмельная.
    Я ведь тоже был, как ты,
    И, наверно, знаю.
    А теперь досталось мне
    За грехи какие?
    Ах, судьба моя в окне,
    Жизнь моя, Россия...
    Может быть, найдет покой
    И умерит страсти...
    Может, дуростью такой
    И дается счастье.
    Ты, как попка, тут не стой,
    Не сбегу с вагона.
    Эх, дурацкий ты конвой,
    Красные погоны.


    1948


    Поездка в Ашу

    Ночь. Но луна не укрылась за тучами.
    Поезд несется, безжалостно скор...
    Я на ступеньках под звуки гремучие
    Быстро лечу меж отвесами гор.
    Что мне с того, что купе не со стенками:
    Много удобств погубила война,
    Мест не найти - обойдемся ступеньками.
    Будет что вспомнить во все времена.
    Ветер! Струями бодрящего холода
    Вялость мою прогоняешь ты прочь.
    Что ж! Печатлейся, голодная молодость.
    Ветер и горы, ступенька и ночь!


    1942


    Родине

    Что ж, и впрямь, как в туман,
    Мне уйти — в край, где синь, а не просинь.
    Где течет Иордан,—
    Хоть пока он не снится мне вовсе.
    
    Унести свою мысль,
    Всю безвыходность нашей печали,
    В край, где можно спастись
    Иль хоть сгинуть, себя защищая.
    
    Сгинуть, выстояв бой,
    В жажде жизни о пулю споткнуться.
    А не так, как с Тобой,—
    От Тебя же в Тебе задохнуться.
    
    Что ж, раздвинуть тиски
    И уйти?.. А потом постоянно
    Видеть плесы Оки
    В снах тревожных у струй Иордана.
    
    Помнить прежнюю боль,
    Прежний стыд, и бессилье, и братство...
    Мне расстаться с Тобой —
    Как с собой, как с судьбою расстаться.
    
    Это так все равно,—
    Хоть Твой флот у Синая — не малость.
    Хоть я знаю давно,
    Что сама Ты с собою рассталась.
    
    Хоть я мыслям чужим,
    Вторя страстно, кричу что есть силы:
    — Византия — не Рим.
    Так же точно и Ты — не Россия.
    
    Ты спасешься?— Бог весть!
    Я не знаю. Всё смертью чревато.
    ...Только что в тебе есть,
    Если, зная, как ты виновата,
    
    Я боюсь в том краю —
    Если всё ж мы пойдем на такое —
    Помнить даже в бою
    Глупый стыд — не погибнуть с Тобою.


    1972


    Смерть Пушкина

    Сначала не в одной груди
    Желанья мстить еще бурлили,
    Но прозревали: навредит!
    И, образумившись, не мстили.
    Летели кони, будто вихрь,
    В копытном цокоте: "надейся!.."
    То о красавицах своих
    Мечтали пьяные гвардейцы...
    Все - как обычно... Но в тиши
    Прадедовского кабинета
    Ломаются карандаши
    У сумасшедшего корнета.
    Он очумел. Он морщит лоб,
    Шепча слова... А трактом Псковским
    Уносят кони черный гроб
    Навеки спрятать в Святогорском.
    Пусть неусыпный бабкин глаз
    Следит за офицером пылким,
    Стихи загонят на Кавказ -
    И это будет мягкой ссылкой.
    А прочих жизнь манит, зовет.
    Балы, шампанское, пирушки...
    И наплевать, что не живет,-
    Как жил вчера - на Мойке Пушкин.
    И будто не был он убит.
    Скакали пьяные гвардейцы,
    И в частом цокоте копыт
    Им также слышалось: "надейся!.."
    И лишь в далеких рудниках
    При этой вести, бросив дело,
    Рванулись руки...
                  И слегка
    Кандальным звоном зазвенело.



    * * *

    То свет, то тень,
    То ночь в моем окне.
    Я каждый день
    Встаю в чужой стране.
    
    В чужую близь,
    В чужую даль гляжу,
    В чужую жизнь
    По лестнице схожу.
    
    Как светлый лик,
    Влекут в свои врата
    Чужой язык,
    Чужая доброта.
    
    Я к ним спешу.
    Но, полон прошлым всем,
    Не дохожу
    И остаюсь ни с чем...
    
    ...Но нет во мне
    Тоски,— наследья книг,—
    По той стране,
    Где я вставать привык.
    
    Где слит был я
    Со всем, где всё — нельзя.
    Где жизнь моя —
    Была да вышла вся.
    
    Она свое
    Твердит мне, лезет в сны.
    Но нет ее,
    Как нет и той страны.
    
    Их нет — давно.
    Они, как сон души,
    Ушли на дно,
    Накрылись морем лжи.
    
    И с тех широт
    Сюда,— смердя, клубясь,
    Водоворот
    Несет все ту же грязь.
    
    Я знаю сам:
    Здесь тоже небо есть.
    Но умер там
    И не воскресну здесь.
    
    Зовет труба:
    Здесь воля всем к лицу.
    Но там судьба
    Моя —
        пришла к концу.
    
    Легла в подзол.
    Вокруг — одни гробы.
    ...И я ушел.
    На волю — от судьбы.
    
    То свет, то тень.
    Я не гнию на дне.
    Я каждый день
    Встаю в чужой стране.


    1974


    * * *

    Ты разрезаешь телом воду,
    И хорошо от неги водной,
    В воде ты чувствуешь свободу.
    
    А ты умеешь быть свободной.
    
    И не пойму свои я чувства
    При всей их ясности всегдашней.
    
    И восхитительно, и грустно,
    И потерять до боли страшно.


    1954


    Усталость

    Жить и как все, и как не все
    Мне надоело нынче очень.
    Есть только мокрое шоссе,
    Ведущее куда-то в осень.
    Не жизнь, не бой, не страсть, не дрожь,
    А воздух, полный бескорыстья,
    Где встречный ветер, мелкий дождь
    И влажные от капель листья.


    1946


    Через год

    Милая, где ты? — повис вопрос.
    Стрелки стучат, паровоз вздыхает...
    Милая, где ты? Двенадцать верст
    Нас в этом месяце разделяет.
    Так это близко, такая даль,
    Что даже представить не в состоянье...
    Я уж два раза тебя видал,
    Но я не прошел это расстоянье,
    Так, чтоб суметь тебя разглядеть
    Вновь хоть немножечко...
    Стены... Стены...
    Видно, измены меняют людей,
    Видно, не красят лица измены...


    1952


    * * *

    Я раньше видел ясно,
       как с экрана,
    Что взрослым стал
       и перестал глупить,
    Но, к сожаленью, никакие раны
    Меня мальчишкой не отучат быть.
    И даже то,
       что раньше, чем в журнале,
    Вполне возможно, буду я в гробу,
    Что я любил,
       а женщины гадали
    На чет и нечет,
       на мою судьбу.
    Упрямая направленность движений,
    В увечиях и ссадинах бока.
    На кой оно мне черт? Ведь я ж не гений
    И ведь мои стихи не на века.
    Сто раз решал я
       жить легко и просто,
    Забыть про все,
       обресть покой земной...
    Но каждый раз
       меня в единоборство
    Ведет судьба,
       решенная не мной.
    И все равно
       в грядущем
          новый автор
    Расскажет, как назад немало лет
    С провинциальною тоской
       о правде
    Метался по Москве
       один поэт.


    1947




    Всего стихотворений: 33



    Количество обращений к поэту: 5509




    Последние стихотворения


    Рейтинг@Mail.ru russian-poetry.ru@yandex.ru

    Русская поэзия