Русская поэзия
Русские поэтыБиографииСтихи по темам
Случайное стихотворениеСлучайная цитата
Рейтинг русских поэтовРейтинг стихотворений
Переводы русских поэтов на другие языки

Русская поэзия >> Каролина Карловна Павлова

Каролина Карловна Павлова (1807-1893)


Все стихотворения Каролины Павловой на одной странице


10-го ноября 1840

Среди забот и в людной той пустыне,
Свои мечты покинув и меня,
Успел ли ты былое вспомнить ныне?
Заветного ты не забыл ли дня?
Подумал ли, скажи, ты ныне снова,
Что с верою я детской, в оный час,
Из рук твоих свой жребий взять готова,
Тебе навек без страха обреклась?
Что свят тот миг пред божьим провиденьем,
Когда душа, глубоко полюбя,
С невольным скажет убежденьем
Душе чужой: я верую в тебя!
Что этот луч, ниспосланный из рая,-
Какой судьба дорогой ни веди,-
Как в камне искра спит живая,
В остылой будет спать груди;
Что не погубит горя бремя
В ней этой тайны неземной;
Что не истлеет это семя
И расцветет в стране другой.
Ты вспомнил ли, как я, при шуме бала,
Безмолвно назвалась твоей?
Как больно сердце задрожало,
Как гордо вспыхнул огнь очей?
Взносясь над всей тревогой света,
В тебе хоть жизнь свое взяла,
Осталась ли минута эта
Средь измененного цела?


1840


Impromptu

Каких-нибудь стихов вы требуете, Ольга!
Увы! стихи теперь на всех наводят сон...
Ведь рифма, знаете, блестящая лишь фольга,
Куплет частехонько однообразный звон!

Но если в грязь лицом моя ударит слава
И стих не сладится сегодня, и в альбом
Не плавно к Вам войдет строфа моя как пава,
То буду, признаюсь, виновна я кругом!


22 января 1851


Laterna Magica

       Вступление

Марая лист, об осужденьи колком
Моих стихов порою мыслю я;
Чернь светская, с своим холодным толком,
Опасный нам и строгий судия.
Как римлянин, нельзя петь встречи с волком
Уж в наши дни, иль смерти воробья.

Прошли века, и поумнели все мы,
Серьезнее глядим на бытие;
Про грусть души, про светлые эдемы
Твердят тайком лишь дети да бабье.
Всё ведомо, все опошлели темы,
Что ни пиши - всё снимок и старье.

Вот и теперь сомнение одно мне
Пришло на ум: боюсь, в строфе моей
Найдут как раз вкус "Домика в Коломне"
Читатели, иль "Сказки для детей";
Но в глубь души виденье залегло мне,
И много вдруг проснулося затей.

И помыслы, как резвый хор русалок,
То вновь мелькнут, то вновь уйдут на дно;
Несутся сны, их говор глух и жалок;
Мне докучать привык их рой давно.
Вот кровель ряд, ночлег грачей и галок,
Вот серый дом,- и я гляжу в окно.

И женщина видна там молодая
Сквозь сумерки ненастливого дня;
Бедняжечка сидит за чашкой чая,
Задумчиво головку наклоня,
И шепотом, и горестно вздыхая,
Мне говорит: "Пойми хоть ты меня!"

Изволь; вступлю я в новое знакомство,
Вступлю с тобой в душевное родство;
Любви ли жертва ты, иль вероломства,
Иль просто лишь мечтанья своего,-
Всё объясню: пишу не для потомства,
Не для толпы, а так, для никого.

Знать, суждено иным уж свыше это,
И писано им, видно, на роду,
Предать свои бесценнейшие лета
Ненужному и глупому труду;
Носить в душе безумный жар поэта
Себе самим и прочим на беду.


Сентябрь 1850


* * *

       Salut, salut, consolatrice!
      Ouvre tes bras, je viens chanter.
                     Musset

Ты, уцелевший в сердце нищем,
Привет тебе, мой грустный стих!
Мой светлый луч над пепелищем
Блаженств и радостей моих!
Одно, чего и святотатство
Коснуться в храме не могло:
Моя напасть! мое богатство!
Мое святое ремесло!

Проснись же, смолкнувшее слово!
Раздайся с уст моих опять;
Сойди к избраннице ты снова,
О роковая благодать!
Уйми безумное роптанье
И обреки все сердце вновь
На безграничное страданье
На бесконечную любовь!


Февраль 1854, Дерпт


А. Д. Б[аратынск]ой (Писали под мою диктовку...)

Писали под мою диктовку
Вы, на столе облокотись,
Склонив чудесную головку,
Потупив луч блестящих глаз.

Бросала на ваш профиль южный
Свой отблеск тихая мечта,
И песнь души моей недужной
Шептали милые уста.

И данную мне небесами
Я гордо сознавала власть,
И поняла, любуясь вами,
Что я не вправе духом пасть,

Что не жалка судьба поэта,
Чье вдохновение могло
Так дивно тронуть сердце это
И это озарить чело!..


Сентябрь 1858, Петербург


Автору «Книги печалей»

Да! призванья есть благие...
И недаром, о поэт,
Времена познав, крутые,
Свой несет тебе Россия
Благодарственный привет.

Нас враги одолевали,
Нам скорбеть не стало сил,
Мы веселью чужды стали;
Издал ты свои "Печали"-
И нас всех развеселил.

Данное стихотворение написано совместно с Н. Ф. Щербиной.



* * *

В думе гляжу я на бег корабля.
Спит экипаж; лишь матрос у руля
Стоит недвижимо;

Море темнеет таинственной мглой;
Тихо шепнув мне, струя за струей
Проносится мимо;

Тихо шепнув: "Потерпи, подожди...
Встретить успеешь, что ждет впереди
У брега чужого;

Цели достигнешь, к земле доплывешь,
Всех ожиданий всегдашнюю ложь
Изведаешь снова...

Даром спешишь ты над бездною вод
Мыслью туда... от тебя не уйдет
Обман и потеря..."

Тихо шепнув, за струею струя
Мимо несется... и слушаю я,
Их речи не веря.



Везде и всегда

Где ни бродил с душой унылой,
   Как ни текли года,—
Всё думу слал к подруге милой
   Везде я и всегда.

Везде влачил я, чужд забавам,
   Как цепь, свою мечту:
И в Альбионе величавом,
   И в диком Тимбукту,

В Москве, при колокольном звоне
   Отчизну вновь узрев,
В иноплеменном Лиссабоне,
   Средь португальских дев,

И там, где снится о гяуре
   Разбойнику в чалме,
И там, где пляшет в Сингапуре
   Индейская альмэ,

И там, где города под лавой
   Безмолвствуют дома,
И там, где царствует со славой
   Тамеа-меа-ма,

Когда я в вальсе мчался с дамой,
   Одетою в атлас,
Когда пред грозным далай-ламой
   Стоял я, преклонясь,

Когда летел я в авангарде
   На рукопашный бой,
Когда на мрачном Сен-Готарде
   Я слушал ветра вой,

Когда я в ложе горе Теклы
   Делил, как весь Берлин,
Когда глядел на пламень Геклы,
   Задумчив и один,

В странах далеких или близких,
   В тревоге тяжких дней,
На берегах миссисипийских,
   На высях Пиреней,

На бурном море, без компаса,
   В лесу, в ночной поре,
В глухих степях на Чимборасо,
   В столице Помаре,—

Где ни бродил с душой унылой,
   Как ни текли года,—
Всё думу слал к подруге милой
   Везде я и всегда.


<1846>


Венеция

Паров исчезло покрывало,-
Плывем.- Еще ли не видна?
Над ровною чертою вала
Там словно что-то засияло,
Нырнув из моря.- Вот она!

Зыбь вкруг нее играет ярко;
Земли далеки берега;
К нам грузная подходит барка,
Вот куполы святого Марка,
Риальта чудная дуга.

И гордые прокурации
Стоят, как будто б корабли
Властителям блажной стихии
И ныне дани Византии
Толпой усердною несли.

Свой горький жребий забывая,
Царица пленная морей,
Облитая лучами мая,
Глядится, женщина прямая,
В волне сверкающей своей.



* * *

Воет ветр в степи огромной,
   И валится снег.
Там идет дорогой темной
   Бедный человек.

В сердце радостная вера
   Средь кручины злой,
И нависли тяжко, серо
   Тучи над землей.


<1850>


Гондола

Встал месяц,- скольжу я в гондоле,
Качаясь, по светлой бразде;
Все тихо; плыву я по воле;
Венеция спит на воде.

И сказочной блещет красою,
Сквозь легкий тумана покров,
Над томнотекучей волною
Узорчатый мрамор дворцов.

И с лаской весло гондольера,
Касаяся мерно струи,
Глухим повтореньем размера
Баюкает думы мои.

Далеко, далеко, далеко
Несутся душевные сны!
К волшебным пределам Востока,
Над шумом морской глубины;

Где Сира с вершины утеса
В лазурный глядит небосклон,
Вдоль сумрачных скал Тенедоса,
Вдоль брега, где был Илион.

И волн лучезарных Босфора
Мне снится опять красота:
Сверкает Софии собора
Святая глава без креста;

Белеет Галата и Пера...
И снова, чуть зыбля струи,
Удары весла гондольера
Баюкают думы мои.

И быстро меняются сцены:
Везувий, блажной исполин,
Гаета,- вкруг мыса Мизены
Отливы сапфирных пучин.

У шумного берега Кьяи
Веселый, крикливый народ,
И лодок бесчисленных стаи
На зеркале блещущих вод.

Вдоль пристани frutti di mare1
В корзинах, расставленных в ряд;
И, уличной внемля гитаре,
Факкини в кружочке сидят.

Вдали изумрудная лента,
Тень лавров, платанов, олив;
С душистой террасы Соррента
Весь век бы смотреть на залив.

Притихла б там сердца химера!..
И, сонные зыбля струи,
Удары весла гондольера
Баюкают думы мои.

Другие мелькнули картины,
Суровее,- мыслям милей:
Убогие избы, овины
И гладь бесконечных полей.

Повсюду простор величавый,
Звон всенощной в каждом селе;
И город огромный, стоглавый
Широко сверкнул в полумгле.

И с грани земли православной
Громада столицы другой
Кичливо блестит над державной,
В гранит заключенной рекой.

Над ней небо хладно и серо...
И, мерно колебля струи,
Удары весла гондольера
Баюкают думы мои.

И взорам мерещится снова,
Что видеть отвыкли они:
И ночи без мрака ночного,
И темные зимние дни.

Несутся видения роем:
Та грустного счастья пора...
И дом тот с уютным покоем...
И тихие те вечера...

И вновь разыгралися бредни,
Как будто б шли даром года;
Как будто б случилось намедни
Все то, что сбылося тогда!

Очнулась сердечная вера...
И льются, сливаясь, струи;
И плещет весло гондольера,
Баюкая думы мои.



Графине Ростопчиной (Как сердцу вашему...)

Как сердцу вашему внушили
К родной Москве такую спесь?
Ее ж любимицей не вы ли
Так мирно расцветали здесь?
Не вас должна б сует гордыня
Вести к хуле своей страны:
Хоть петербургская графиня,—
Вы москвитянкой рождены.

Когда б не в старом граде этом
Впервой на свет взглянули вы,
Быть может, не были б поэтом
Теперь на берегах Невы.
Москвы была то благостыня,
В ней разыгрались ваши сны;
Хоть петербургская графиня,—
Вы москвитянкой рождены.

Ужель Москвы первопрестольной
Вам мертв и скучен дивный вид!
Пред ней, хоть памятью невольной,
Ужель ваш взор не заблестит?
Ужель для сердца там пустыня,
Где мчались дни его весны?
Хоть петербургская графиня,—
Вы москвитянкой рождены.

Иль ваших дум не зажигая,
Любви вам в душу не вселя,
Вас прикрывала сень родная
Семисотлетнего Кремля?
Здесь духа русского святыня,
Живая вера старины;
Здесь, петербургская графиня,
Вы москвитянкой рождены.


Июль 1841, Гиреево


Да иль нет

За листком листок срывая
С белой звездочки полей,
Ей шепчу, цветку вверяя,
Что скрываю от людей.
Суеверное мечтанье
Видит в нем себе ответ
На сердечное гаданье -
Будет да мне или нет?

Много в сердце вдруг проснется
Незабвенно-давних грез,
Много из груди польется
Страстных просьб и горьких слез.
Но на детское моленье,
На порывы бурных лет
Сердцу часто провиденье
Молвит милостиво: нет!

Стихнут жажды молодые;
Может быть, зашепчут вновь
И мечтанья неземные,
И надежда, и любовь.
Но на зов видений рая,
Но на сладкий их привет
Сердце, жизнь воспоминая,
Содрогнувшись, молвит: нет!


1839


* * *

Да, много было нас, младенческих подруг;
На детском празднике сойдемся мы, бывало,
И нашей радостью гремела долго зала,
И с звонким хохотом наш расставался круг.

И мы не верили ни грусти, ни бедам,
Навстречу жизни шли толпою светлоокой;
Блистал пред нами мир роскошный и широкой,
И все, что было в нем, принадлежало нам.

Да, много было нас,— и где тот светлый рой?..
О, каждая из нас узнала жизни бремя,
И небылицею то называет время,
И помнит о себе, как будто о чужой.


Декабрь 1839


Две кометы

Текут в согласии и мире,
Сияя радостным лучом,
Семейства звездные в эфире
Своим указанным путем.

Но две проносятся кометы
Тем стройным хорам не в пример;
Они их солнцем не согреты,-
Не сестры безмятежных сфер.

И в небе встретились уныло,
Среди скитанья своего,
Две безотрадные светила
И поняли свое родство.

И, может, с севера и с юга
Ведет их тайная любовь
В пространстве вновь искать друг друга,
Приветствовать друг друга вновь.

И, в розное они теченье
Опять влекомые судьбой,
Сойдутся ближе на мгновенье,
Чем все миры между собой.


Апрель 1855


Дрезден

Смотрю с террасы. Даль береговая
Вся светится, как в золотом дыму;
Топазных искр полна река седая;
Уносит пароход народа тьму,
Битком набита палуба до края;
Их лиц не различишь,- да и к чему?

Здесь остаюсь я - здесь, где все мне ново,
Где я чужда и людям, и местам,
Где теплого я не промолвлю слова,
Где высказаться я душе не дам,
Где далека от края я родного,
Где не бывать тому, что было там...

О господи! Услышь молитву эту
Тяжелую, из сердца глубины:
Не дай опять поверить мне привету,
Не дай опять мне те же видеть сны;
Не дай забыть безумному поэту
Мучительных уроков старины!

То, с чем душа сроднилася так смело
Во что с младых я веровала лет,
То, чем жила, пред чем благоговела,-
Погибло все. Мне будущности нет.
Дай тихий труд, смиренное дай дело
Заместо мне всего, чем полон свет.



Дума (Вчера листы изорванного тома..)

Вчера листы изорванного тома
Попались мне, - на них взглянула я;
Забытое шепнуло вдруг знакомо,
И вспомнилась мне вся весна моя.

То были вы, родные небылицы,
Моим мечтам ласкающий ответ;
То были те заветные страницы,
Где детских слез я помню давний след.

И мне блеснул сквозь лет прожитых тени
Ребяческий, великолепный мир;
Блеснули дни высоких убеждений
И первый мой, нездешний мой кумир.

Так, стало быть, и в жизни бестревожной
Должны пройти мы тот же грустный путь,
Бросаем все, увы, как дар ничтожный,
Что мы как клад в свою вложили грудь!

И я свои покинула химеры,
Иду вперед, гляжу в немую даль;
Но жаль мне той неистощимой веры,
Но мне порой младых восторгов жаль!

Кто оживит в душе былые грезы?
Кто снам моим отдаст их прелесть вновь?
Кто воскресит в них лик маркиза Позы?
Кто к призраку мне возвратит любовь?..


Июнь 1843


Дума (Грустно ветер веет..)

Грустно ветер веет.
Небосклон чернеет,
И луна не смеет
Выглянуть из туч;
И сижу одна я,
Мгла кругом густая,
И не утихая
Дождь шумит, как ключ.

И в душе уныло
Онемела сила,
Грудь тоска стеснила,
И сдается мне,
Будто все напрасно,
Что мы просим страстно,
Что, мелькая ясно,
Манит нас во сне.

Будто средь волнений
Буйных поколений
Чистых побуждений
Не созреет плод;
Будто все святое
В сердце молодое,
Как на дно морское,
Даром упадет!


Август 1840


Дума (Когда в раздор...)

Когда в раздор с самим собою
Мой ум бессильно погружен,
Когда лежит на нем порою
Уныло-праздный полусон,-

Тогда зашепчет вдруг украдкой,
Тогда звучит в груди моей
Какой-то отзыв грустно-сладкой
Далеких чувств, далеких дней.

Жаль небывалого мне снова,
Простор грядущего мне пуст:
Мелькнет призрак, уронит слово,
И тщетный вздох сорвется с уст.

Но вдруг в час дум, в час грусти лживой,
Взяв право грозное свое,
Души усталой и ленивой
Перстом коснется бытие.

И в тайной силе, вечно юный,
Ответит дух мой на призыв;
Другие в нем проснутся струны,
Другой воскреснет в нем порыв.

Гляжу в лицо я жизни строгой
И познаю, что нас она
Недаром вечною тревогой
На бой тяжелый звать вольна;

И что не тщетно сердце любит
Средь горестных ее забот,
И что не все она погубит,
И что не все она возьмет.


Ноябрь 1843


Дума (Не раз себя я...)

Не раз себя я вопрошаю строго,
И в душу я гляжу самой себе;
Желаний в ней уже завяло много,
И многое уступлено судьбе.

И помню я, дивясь, как в жизни все мы,
Про раннюю, обильную весну,
И день за днем на детские эдемы
Туманную спускает пелену.

Но с каждой мглой неведомая сила
Таинственно встает в груди моей,
Как там блестят небесные светила
Яснее всё, чем ночь кругом темней.

Я верую, что юные надежды
Исполнятся, хоть в образце другом,
Что час придет, где мы откроем вежды,
Что все к мете нежданно мы дойдем;

Что ложны в нас бессилье и смущенье,
Что даст свой плод нам каждый падший цвет,
Что всем борьбам в душе есть примиренье,
Что каждому вопросу есть ответ.


Май 1844


Думы (Я снова здесь...)

Я снова здесь, под сенью крова,
Где знала столько тихих грез:
И шепот слушаю я снова
Знакомых кедров и берез;
И, как прошедшею весною,
Несутся вновь издалека
Над их зыбучей головою
За облаками облака.

И вы опять несетесь мимо,
О тени лучших снов моих!
Опять в уста неотразимо
Играющий ложится стих;
Опять утихнувших волнений
Струя живая бьет в груди,
И много дум и вдохновений,
И много песен впереди!

Свершу ли их? Пойду ли смело,
Куда мне бог судил идти?
Увы! окрестность опустела,
Отзывы смолкли на пути.
Не вовремя стихов причуда,
Исчез поэтов хоровод,
И ветер русский ниоткуда
Волшебных звуков не несет.

Пришлось молчать мечтам заветным;
Зачем тому, кто духом нищ,
Тревожить ныне словом тщетным
Безмолвный мир святых кладбищ!..


Июнь 1847, Гиреево


Е. А. Баратынскому (Случилося, что в край...)

Случилося, что в край далекий
Перенесенный юга сын
Цветок увидел одинокий,
Цветок отеческих долин.

И странник вдруг припомнил снова,
Забыв холодную страну,
Предела дальнего, родного
Благоуханную весну.

Припомнил, может, миг летучий,
Миг благодетельных отрад,
Когда впивал он тот могучий,
Тот животворный аромат.

Так эти, посланные вами,
Сладкоречивые листы
Живили, будто бы вы сами,
Мои заснувшие мечты.

Последней, мимоходной встречи
Припомнила беседу я:
Все вдохновительные речи
Минут тех, полных бытия!

За мыслей мысль неслась, играя,
Слова, катясь, звучали в лад:
Как лед с реки от солнца мая,
Стекал с души весь светский хлад.

Меня вы назвали поэтом,
Мой стих небрежный полюбя,
И я, согрета вашим светом,
Тогда поверила в себя.

Но тяжела святая лира!
Бессмертным пламенем спален,
Надменный дух с высот эфира
Падет, безумный Фаэтон!

Но вы, кому не изменила
Ни прелесть благодатных снов,
Ни поэтическая сила,
Ни ясность дум, ни стройность слов,—

Храните жар богоугодный!
Да цепь всех жизненных забот
Мечты счастливой и свободной,
Мечты поэта не скует!

В музыке звучного размера
Избыток чувств излейте вновь;
То дар, живительный, как вера,
Неизъяснимый, как любовь.


Июль 1842, Гиреево


Е. М<илькееву>

Да, возвратись в приют свой скудный:
Ответ там даст на глас певца
Гранит скалы и дол безлюдный, -
Здесь не откликнутся сердца.

Забудь, что мы тебе сказали,
Покинь, что встретил в первый раз;
Тебя и мы не разгадали,
И ты, пришлец, не понял нас.

В глухую степь, у края света,
Далеко от людских бесед,
Туда забросил бог поэта;
Ему меж нами места нет.

Не гул там разговоров скучных,
Там бури бешеный набег,
И глас лесов седых и звучных,
И шум твоих сибирских рек.

Там под родными небесами,
Не зная нашей суеты,
Забывши нас, забытый нами,
Поэтом сохранишься ты!


Ноябрь 1838


* * *

Есть любимцы вдохновений,
Есть могучие певцы;
Их победоносен гений,
Им восторги поколений,
Им награды, им венцы.

Но проходит между нами
Не один поэт немой,
С бесполезными мечтами,
С молчаливыми очами,
С сокровенною душой.

Этих манит свет напрасно,
Мысль их девственно дика;
Лишь порой, им неподвластна,
Их слеза заблещет ясно,
Вспыхнет жарко их щека.

Им внушают вдохновенье
Не высокие труды,
Их призванье, их уменье -
Слушать ночью ветра пенье
И влюбляться в луч звезды.

Пусть не их толпа лелеет;
Пусть им только даст она
Уголок, где шум немеет,
Где полудня солнце греет,
Где с небес глядит луна.

Не для пользы же народов
Вся природа расцвела:
Есть алмаз подземных сводов,
Реки есть без пароходов,
Люди есть без ремесла.


Сентябрь 1839


* * *

За деньги лгать и клясться рада
Ты, как безбожнейший торгаш;
За деньги изменишь, где надо,
За деньги душу ты продашь.

Не веришь ты, что, взяв их груду,
Быть может совесть не чиста,
И ты за то винишь Иуду,
Что он продешевил Христа.



* * *

За тяжкий час, когда я дорогою
     Плачусь ценой,
И, пользуясь минутною виною,
Когда стоишь холодным судиею
     Ты предо мной,-

Нельзя забыть, как много в нас родного
     Сошлось сперва;
Радушного нельзя не помнить слова
Мне твоего, когда звучат сурово
     Твои слова.

Пускай ты прав, пускай я виновата,
     Но ты поймешь,
Что в нас все то, что истинно и свято,
Не может вдруг исчезнуть без возврата,
     Как бред и ложь.

Я в силах ждать, хотя бы дней и много
     Мне ждать пришлось,
Хотя б была наказана и строго
Невольная, безумная тревога
     Сердечных гроз.

Я в силах ждать, хоть грудь полна недуга
     И злой мечты;
В душе моей есть боль, но нет испуга:
Когда-нибудь мне снова руку друга
     Протянешь ты!


<1855 или 1856>


* * *

Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда,
И врозь ведет отсюда
Нас вновь бог весть куда?

Зачем, скажи, ужели
Затем лишь, чтоб могло
Земных скорбей без цели
Умножиться число?

Чтобы солгал, сияя,
Маяк и этот мне?
Чтоб жизни шутка злая
Свершилася вполне?

Чтоб всё, что уцелело,
Что с горечью потерь
Еще боролось смело,
Разбилося теперь?

Иль чтоб свершилось чудо?
Иль чтоб взошла звезда?..
Зачем судьбы причуда
Нас двух вела сюда?!


Апрель 1854


И. С. Ак[сако]ву (В часы раздумья и сомненья...)

        Все начатое свершится,
        Многого след пропадет.

В часы раздумья и сомненья,
Когда с души своей порой
Стряхаю умственную лень я,—
На зреющие поколенья
Гляжу я с грустною мечтой.

И трепетно молю я бога
За этих пламенных невежд;
Их осуждение так строго,
В них убеждения так много,
Так много воли и надежд!

И, может, ляжет им на темя
Без пользы времени рука,
И пропадет и это племя,
Как богом брошенное семя
На почву камня и песка.

Есть много тяжких предвещаний,
Холодных много есть умов,
Которых мысль, в наш век сознаний,
Не признает святых алканий,
Упрямых вер и детских снов,

И, подавлен земной наукой,
В них дар божественный исчез;
И взор их, ныне близорукой,
Для них достаточной порукой,
Что гаснут звезды средь небес.

Но мы глядим на звезды неба,
На мира вечного объем,
Но в нас жива святая треба,
И не житейского лишь хлеба
Для жизни мы от бога ждем.

И хоть пора плода благого
Уже настанет не для нас,—
Другим он нужен будет снова,
И провиденье сдержит слово,
Когда б надежда ни сбылась.

И мы, чья нива не созрела,
Которым жатвы не сбирать,
И мы свой жребий встретим смело,
Да будет вера — наше дело,
Страданье — наша благодать.


Август 1846, Гиреево


К *** (В толпе взыскательно холодной...)

В толпе взыскательно холодной
Стоишь ты, как в чужом краю;
Гляжу на твой порыв бесплодный,
На праздную тоску твою.

Владела эта боль и мною
В мои тревожные года;
И ныне, может, я порою
Еще не вовсе ей чужда.

Зачем, среди душевной лени,
Опасной тешиться игрой?
К чему ребяческие пени,
Желанье участи другой?

Молчи, безумная! Напрасно
Не вызывай своей мечты!
Всё, что ты требуешь так страстно,
Со вздохом бросила бы ты.

Не верь сладкоречивой фее,
Чти непонятный произвол!
Кто тщетно ищет, не беднее
Того, быть может, кто нашел.


Октябрь 1845


* * *

К могиле той заветной
Не приходи уныло,
В которой смолкнет сила
Всей жизненной грозы.

Отвергну плач я тщетный,
Цветы твои и пени;
К чему бесплотной тени
Две розы, две слезы?..


Март 1851


* * *

К тебе теперь я думу обращаю,
Безгрешную, хоть грустную,— к тебе!
Несусь душой к далекому мне краю
И к отчужденной мне давно судьбе.

Так много лет прошло,— и дни невзгоды,
И радости встречались дни не раз;
Так много лет,— и более, чем годы,
События переменили нас.

Не таковы расстались мы с тобою!
Расстались мы,— ты помнишь ли, поэт?—
А счастья дар предложен был судьбою;
Да, может быть, а может быть — и нет!

Кто ж вас достиг, о светлые виденья!
О гордые, взыскательные сны?
Кто удержал минуту вдохновенья?
И луч зари, и ток морской волны?

Кто не стоял? испуганно и немо,
Пред идолом развенчанным своим?..


Июнь 1842, Гиреево


* * *

К ужасающей пустыне
Приведен путем своим,
Что мечтою ищет ныне
Утомленный пилигрим?

В темноте полярной ночи,
Позабыт и одинок,
Тщетно ты вперяешь очи
На белеющий восток.

Тщетно пышного рассвета
Сердце трепетное ждет:
Пропадет денница эта,
Это солнце не взойдет!



К. С. Ак[сако]ву (Себя как ни прославили...)

Себя как ни прославили
Олег и Святослав,
Потомкам не оставили
Своих державных прав.
И думаю, что им моя
Не надобна тетрадь.
Итак, варягам ныне я
Решаюсь отказать.
Скажу теперь по совести,
Что, пыл в себе смиря,
Пождать им можно повести
Моей до сентября.


1847


* * *

Когда встречаюсь я случайно
С друзьями прошлых, лучших лет,-
Мне кажется, меж нами тайна
Все то, чего уж больше нет.

Как связывает преступленье
Убийц, свершивших ночью грех,
Нас вяжет прошлое волненье,
Былая грусть и прежний смех.

Да: наши лучшие надежды
Убили мы в себе самих,
Мы разодрали их одежды
И спрятали богатства их.

И грустно нам напоминанье
О том, что утаили мы,
Что без креста и без названья
Лежит в могиле черной тьмы.

И, презря долгую разлуку,
Мы, встретившись, уже спешим
Пожать друг другу молча руку,
Не возвращаясь к дням былым.



* * *

Когда карателем великим
Неправды гордой и обид,
Противясь силой силам диким,
С Антеем в бой вступил Алкид,

Не раз врага сразил он злого,
Но, опрокинутый, в пыли
Вставал грозней, окрепнув снова,
Неукротимый сын земли.

И начинался спор сначала,
Ожесточенней, чем сперва;
И бой вести не уставала
Власть духа с властью вещества.

И вдохновенной мысли ныне
Завистливо противостать
Взялось, в слепой своей гордыне,
Земли могущество опять.

С ней вновь в борьбу оно вступило,
Упорно длится битва их;
И будет ныне духа сила
Опять сильнее сил земных.


Август 1855


* * *

Когда один, среди степи Сирийской,
Пал пилигрим на тягостном пути,-
Есть, может, там приют оазы близкой,
Но до нее ему уж не дойти.

Есть, может, там в спасенье пилигрима
Прохлада пальм и ток струи живой;
Но на песке лежит он недвижимо...
Он долго шел дорогой роковой!

Он бодро шел и, в бедственной пустыне
Не раз упав, не раз вставал опять
С молитвою, с надеждою; но ныне
Пора пришла,- ему нет силы встать.

Вокруг него блестит песок безбрежный,
В его мехах иссяк воды запас;
В немую даль пустыни, с небом смежной,
Он, гибнувший, глядит в последний раз.

И солнца луч, пылающий с заката,
Жжет желтый прах; и степь молчит; но вот -
Там что-то есть, там тень ложится чья-то
И близится,- и человек идет -

И к падшему подходит с грустным взглядом -
Свело их двух страдания родство,-
Как с другом друг садится с ним он рядом
И в кубок свой льет воду для него;

И подает; но может лишь немного
Напитка он спасительного дать:
Он путник сам: длинна его дорога,
А дома ждет сестра его и мать.

Он встал; и тот, его схвативши руку,
В предсмертный час прохожему тогда
Всю тяжкую высказывает муку,
Все горести бесплодного труда:

Всё, что постиг и вынес он душою,
Что гордо он скрывал в своей груди,
Всё, что в пути оставил за собою,
Всё, что он ждал, безумец, впереди.

И как всегда он верил в час спасенья,
Средь лютых бед, в безжалостном краю,
И все свои напрасные боренья,
И всю любовь напрасную свою.

Жму руку так тебе я в час прощальный,
Так говорю сегодня я с тобой.
Нашел меня в пустыне ты печальной
Сраженную последнею борьбой.

И подошел, с заботливостью брата,
Ты к страждущей и дал ей всё, что мог;
В чужой глуши мы породнились свято,-
Разлуки нам теперь приходит срок.

Вставай же, друг, и в путь пускайся снова;
К тебе дойдет, в безмолвьи пустоты,
Быть может, звук слабеющего зова;
Но ты иди, и не смущайся ты.

Тебе есть труд, тебе есть дела много;
Не каждому возможно помогать;
Иди вперед; длинна твоя дорога,
И дома ждет сестра тебя и мать.

Будь тверд твой дух, честна твоя работа,
Свершай свой долг, и - бог тебя крепи!
И не тревожь тебя та мысль, что кто-то
Остался там покинутый в степи.


4 апреля 1854, Дерпт


Лампада из Помпеи

От грозных бурь, от бедствий края,
От беспощадности веков
Тебя, лампадочка простая,
Сберег твой пепельный покров.

Стоишь, клад скромный и заветный,
Красноречиво предо мной,-
Ты странный, двадцатисотлетный
Свидетель бренности земной!

Светил в Помпее луч твой бледный
С уютной полки, в тихий час,
И над язычницею бедной
Сиял, быть может, он не раз,

Когда одна, с улыбкой нежной,
С слезой сердечной полноты,
Она души своей мятежной
Ласкала тайные мечты.

И в изменившейся вселенной,
В перерожденьи всех начал,
Один лишь в силе неизменной
Закон бессмертный устоял.

И можешь ты, остаток хлипкий
Былых времен, теперь опять
Сиять над тою же улыбкой
И те же слезы озарять.


Февраль 1850


* * *

Люблю я вас, младые девы;
Люблю грусть жизненной весны,
Мечты неясные напевы,
Еще неведающей Евы

Люблю таинственные сны.
Я помню их. В душе ленивой
Все помним мы заветный бред;
Все помним мы восторг свой лживый,

И сердца помысл горделивый,
И горе внутренних побед.
У всех средь жизненной неволи
Была мечта одна и та ж, -

Но мы, познав земные доли,
Мы, в коих смолкла жажда боли
И присмирела сердца блажь;
Мы, в коих ныне силы мало,

Чтоб настоящее нести, -
Мы опускаем покрывало
На все, что душу волновало,
И шепчем тихое: прости!


<1855>


* * *

Меняясь долгими речами,
Когда сидим в вечерний час
Одни и тихие мы с вами,-
В раздумье, грустными глазами
Смотрю порою я на вас.

И я, смотря, вздохнуть готова,
И хочется тебе сказать:
Зачем с чела ты молодого
Стереть стараешься былого
Несокрушимую печать?

Зачем ты блеск невольный взора
Скрыть от меня как будто рад?
И как от тайного укора
Вдруг замолчишь средь разговора
И засмеешься невпопад?

Ту мысль, разгаданную мною,
Ту мысль, чей ропот не утих,
Дай мыслью встретить мне родною
И милосердия сестрою
Дай мне коснуться ран твоих!


30 марта 1854, Дерпт


* * *

Младых надежд и убеждений
Как много я пережила!
Как много радостных видений
Развеял ветр, покрыла мгла!
И сила дум, и буйность рвений
В груди моей еще цела.

Ты, с ясным взглядом херувима,
Дочь неба, сердца не тревожь!
Как тень несется радость мимо,
И лжет надежда. Отчего ж
Так эта тень необходима?
И так всесильна эта ложь?

Увы! справляюсь я с собою;
Живу с другими наравне;
Но жизней чудною, иною
Нельзя не бредить мне во сне.
Куда деваться мне с душою!
Куда деваться с сердцем мне!..


Декабрь 1852


* * *

Молчала дума роковая,
И полужизнию жила я,
Не помня тайных сил своих;
И пробудили два-три слова
В груди порыв бывалый снова
И на устах бывалый стих.

На вызов встрепенулось чутко
Всё, что смирила власть рассудка;
И борется душа опять
С своими бреднями пустыми;
И долго мне не сладить с ними,
И долго по ночам не спать.


Декабрь 1852


Монах

Бледноликий
Инок дикий,
Что забылся ты в мечтах?
Что так страстно,
Так напрасно
Смотришь вдаль, седой монах?

Что угрюмой
Ищешь думой?
Чужд весь мир тебе равно;
Что любил ты,
С кем грустил ты,-
Все погибло уж давно.

Бросил рано
Свет обмана
Ты для мира божьих мест;
Жизни целью
Сделал келью,
Вместо счастья, взял ты крест.

Лет ты много
Прожил строго,
Память в сердце истребя;
Для былого
Нет ни слова,
Нет ни вздоха у тебя.

Или тщетно
Долголетне
Ты смирял душевный пыл?
Иль в святыне
Ты и ныне
Не отрекся, не забыл?

Бледноликий
Инок дикий,
Что забылся ты в мечтах?
Что так страстно,
Так напрасно
Смотришь вдаль, седой монах?



Москва

День тихих грез, день серый и печальный;
На небе туч ненастливая мгла,
И в воздухе звон переливно-дальный,
Московский звон во все колокола.

И, вызванный мечтою самовластной,
Припомнился нежданно в этот час
Мне час другой,— тогда был вечер ясный,
И на коне я по полям неслась.

Быстрей! быстрей! и, у стремнины края
Остановив послушного коня,
Взглянула я в простор долин: пылая,
Касалось их уже светило дня.

И город там палатный и соборный,
Раскинувшись широко в ширине,
Блистал внизу, как бы нерукотворный,
И что-то вдруг проснулося во мне.

   Москва! Москва! что в звуке этом?
   Какой отзыв сердечный в нем?
   Зачем так сроден он с поэтом?
   Так властен он над мужиком?

Зачем сдается, что пред нами
В тебе вся Русь нас ждет любя?
Зачем блестящими глазами,
Москва, смотрю я на тебя?

Твои дворцы стоят унылы,
Твой блеск угас, твой глас утих,
И нет в тебе ни светской силы,
Ни громких дел, ни благ земных.

Какие ж тайные понятья
Так в сердце русском залегли,
Что простираются объятья,
Когда белеешь ты вдали?

Москва! в дни страха и печали
Храня священную любовь,
Недаром за тебя же дали
Мы нашу жизнь, мы нашу кровь.

Недаром в битве исполинской
Пришел народ сложить главу
И пал в равнине Бородинской,
Сказав: «Помилуй, бог, Москву!»

Благое было это семя,
Оно несет свой пышный цвет,
И сбережет младое племя
Отцовский дар, любви завет.


1844


Мотылёк

Чего твоя хочет причуда?
Куда, мотылек молодой,
Природы блестящее чудо,
Взвился ты к лазури родной?
Не знал своего назначенья,
Был долго ты праха жилец;
Но время второго рожденья
Пришло для тебя наконец.
Упейся же чистым эфиром,
Гуляй же в небесной дали,
Порхай оживленным сапфиром,
Живи, не касаясь земли.—

Не то ли сбылось и с тобою?
Не так ли, художник, и ты
Был скован житейскою мглою,
Был червем земной тесноты?
Средь грустного так же бессилья
Настал час урочный чудес:
Внезапно расширил ты крылья,
Узнал себя сыном небес.
Покинь же земную обитель
И участь прими мотылька;
Свободный, как он, небожитель,
На землю гляди с высока!


Февраль 1840


* * *

Мы современницы, графиня,
Мы обе дочери Москвы;
Тех юных дней, сует рабыня,
Ведь не забыли же и вы!

Нас Байрона живила слава
И Пушкина изустный стих;
Да, лет одних почти мы, право,
Зато призваний не одних.

Люблю Москвы я мир и стужу,
В тиши свершаю скромный труд,
И отдаю я просто мужу
Свои стихи на строгий суд.

Вы в Петербурге, в шумной доле
Себе живите без преград,
Вы переноситесь по воле
Из края в край, из града в град;

Красавица и жорж-зандистка,
Вам петь не для Москвы-реки,
И вам, свободная артистка,
Никто не вычеркнул строки.

Мой быт иной: живу я дома,
В пределе тесном и родном,
Мне и чужбина незнакома,
И Петербург мне незнаком.

По всем столицам разных наций
Досель не прогулялась я,
Не требую эмансипации
И самовольного житья.


Январь 1847, Москва


* * *

Мы странно сошлись. Средь салонного круга,
В пустом разговоре его,
Мы словно украдкой, не зная друг друга,
Свое угадали родство.

И сходство души не по чувства порыву,
Слетевшему с уст наобум,
Проведали мы, но по мысли отзыву
И проблеску внутренних дум.

Занявшись усердно общественным вздором,
Шутливое молвя словцо,
Мы вдруг любопытным, внимательным взором
Взглянули друг другу в лицо.

И каждый из нас, болтовнею и шуткой
Удачно мороча их всех,
Подслушал в другом свой заносчивый, жуткой,
Ребенка спартанского смех.

И, свидясь, в душе мы чужой отголоска
Своей не старались найти,
Весь вечер вдвоем говорили мы жестко,
Держа свою грусть взаперти.

Не зная, придется ль увидеться снова,
Нечаянно встретясь вчера,
С правдивостью странной, жестоко, сурово
Мы распрю вели до утра,

Привычные все оскорбляя понятья,
Как враг беспощадный с врагом,-
И молча друг другу, и крепко, как братья,
Пожали мы руку потом.



Н. М. Языкову (Невероятный и нежданный...)

       Ответ

Невероятный и нежданный
Слетел ко мне певца привет,
Как лавра лист благоуханный,
Как южных стран чудесный цвет.

Там вы теперь - туда, бывало,
Просилась подышать и я,
И я душою улетала
В те благодатные края.

Но даром не проходит время,
Мне принесло свой плод оно,
И суетных желаний бремя
Я с сердца сбросила давно.

И примирилась я с Москвою,
С отчизной лени и снегов:
Везде есть небо над главою,
Везде есть много сладких снов;

Везде проходят звезды мимо,
Везде напрасно любишь их,
Везде душа неукротимо
В борьбах измучится пустых.

О Риме ныне не тоскуя,
Москве сравненьем не вредя,
Стихи здесь русские пишу я
При шуме русского дождя.

Покинув скромную столицу
Для полугородских полей,
Шлю из Сокольников я в Ниццу
Дань благодарности моей -

Слова сердечного ответа
В родной, далекой стороне,
За драгоценный дар поэта,
За вспоминанье обо мне.


Июнь 1840, Сокольники


Н. М. Языкову (Приветствована вновь поэтом...)

   Ответ на ответ

Приветствована вновь поэтом
Была я, как в моей весне;
И год прошел,— сознаться в этом
И совестно, и грустно мне.
Год — и в бессилии ленивом
Покоилась душа моя,
И на далекий глас отзывом
Здесь не откликнулася я!
Год — и уста мои не знали
Гармонии созвучных слов,
И думы счастья иль печали,
Мелькая мимо, не блистали
Златою ризою стихов.
Кипела чаще даром неба
Младая грудь: была пора,
Нужней насущного мне хлеба
Казалась звучных рифм игра;
В те дни прекрасными строфами
Не раз их прославляли вы,
Когда явились между нами
Впервой, счастливый гость Москвы.
Я помню это новоселье,
Весь этот дружный, юный круг,
Его беспечное веселье,
Неограниченный досуг.
Как много все свершить хотели
В благую эту старину!
Шел каждый, будто к верной цели,
К неосязаемому сну —
И разошлись в дали туманной.
И полдня наступает жар —
И сердца край обетованный
Как легкий разлетелся пар!
Идут дорогою заветной;
Пускай же путники порой
Услышат где-то глас приветный,
«Ау» знакомый за горой!
Не много вас, одноплеменных,
Средь шума алчной суеты,
Жрецов коленопреклоненных
Перед кумиром красоты!
И первый пал!— и в днях расцвета
Уж и другой лечь в гроб успел!..
Да помнит же поэт поэта
В час светлых дум и стройных дел!
Переносяся в край из края,
Чрез горы, бездны, глушь и степь,
Да съединит их песнь живая,
Как электрическая цепь!


1842, Гиреево


Н. М. Я[зыко]ву (Средь праздного людского шума...)

Средь праздного людского шума
Вдруг, как незримый херувим,
Слетает тихо дева-дума
Порой к возлюбленным своим.

И шепчет, оживляя странно
Всё, что давно прошло сполна.
Сошлась не раз я с ней нежданно,
И вот, знакомая, она

В день чудотворца Николая
Опять является ко мне
И, многое напоминая,
Заводит речь о старине —

Как, пешеходцем недостойным
С трудом свершив вы путь святой,
Меня стихом дарили стройным
И ложкою колесовой.

И ваш подарок берегу я,
И помню ваш веселый стих.
Хвала тем дням! Вдали кочуя,
И вы не забывали их.

Сменилось всё; жилец чужбины,
С тех пор поведали вы нам
Ваш переход чрез Апеннины
К италиянским берегам.

Но той страны, где сердце дома,
Неколебимы в нем права:
И вы, услышав: «Ecce Roma!»,
Вздохнули, может: «Где Москва?»

И снова к ней с любовью детской
Пришли вы после тяжких лет,
Не тот певец уж молодецкой,
Но всё избранник и поэт;

Но всё на светские волненья
Смотря с душевной высоты;
Но веря в силу вдохновенья
И в святость песни и мечты;

Но снов младых не отвергая,
Но в битве духом устоя.
Так пусть и я уже другая,
Но не отступница и я.

Заговоря о днях рассвета
И нынче вспомнив о былом,
Пусть праздник именин поэта
Сердечным встречу я стихом.


Май 1844


На 10 ноября

Я помню, сердца глас был звонок,
Я помню, свой восторг оно
Всем поверяло как ребенок;
Теперь не то - тому давно.

Туда, где суетно и шумно,
Я не несу мечту свою,
Перед толпой благоразумно
Свои волнения таю.

Не жду на чувства я отзыва,-
Но и теперь перед тобой
Я не могу сдержать порыва,
Я не хочу молчать душой!

Уж не смущаюсь я без нужды,
Уж странны мне младые сны,
Но все-таки не вовсе чужды
И, слава богу, не смешны.

Так пусть их встречу я, как прежде.
Так пусть я нынче волю дам
Своей несбыточной надежде,
Своей мечте, своим стихам;

Пусть думой мирной и приветной
Почтут прошедшее они:
Да не пройдет мой день заветный,
Как прочие простые дни;

Пусть вновь мелькнет хоть тень былого,
Пусть, хоть напрасно, в этот миг
С безмолвных уст сорвется слово,
Пусть вновь душа найдет язык!

Она опять замолкнет вскоре,-
И будет в ней под тихой мглой,
Как лучший перл в бездонном море,
Скрываться клад ее немой.



На освобождение крестьян

Они, стараясь, цепь сковали
Длиной во весь объем земли,
Прочнее камня, крепче стали,
И ею братьев обвели.

Порабощенных гордым взором
Они встречали без стыда,
Вопль о спасеньи звали вздором
И говорили: "Никогда!"

Но слышало страдальцев племя,
В глубоком мраке бед и зол,
Другую речь: "Настанет время!"
И это Божий был глагол.
         __________

Когда в честь праздника большого
Шла в Риме лютая резня,
И в цирке кровь текла всё снова,
И притихал, на склоне [дня],
С утра не смолкнувший ни часа
И рев зверей, и гул молвы,
И, досыта людского мяса
Наевшися, ложились львы,-
Народу новою забавой
Являлось жалкое лицо:
Невольника в тот цирк кровавый
Бросали, дав ему яйцо.
Он шел; и если, беззащитный,
Пройдя через арену всю,
Он на алтарь сложить гранитный
Мог ношу бренную свою,-
Он был помилован толпою:
Она любила этот фарс.
Он шел; с рыканием порою
Приподнимался лев иль барс.
Как велика была арена!
Как далеко до алтаря!
Росла опасность, длилась сцена,
И тешилась толпа, смотря.
Он проронить не смел и вздоха,
Не смел он шевельнуть рукой;
При лучших шутках скомороха
Не поднимался смех такой.
Везде был хохот без уёма,
Сливались клики черни всей;
Как полный перекатов грома
Стоял широкий Колисей.
         __________

И этот грохот злого смеха
С тех пор послышался не раз;
И эта римская потеха
Возобновляется для нас.

В грозящем цирке утомленный
Какой-то раб идет, как встарь,
Идет, залог ему врученный
Сложить надеясь на алтарь.

И мы, как чернь блажная Рима,
В разгульной праздности своей,
Глядим, пройдет ли невредимо
Среди свирепых он зверей?

Над ним острят в толпе несметной,
Исполнен страха взор его:
Боится пасть он жертвой тщетной,
Труда не кончив своего.

До их обид ему нет дела,
Ему не нужен их почет,
Лишь бы дойти, лишь бы всё цело
Осталось то, что он несет.

Несет, гонимый, роковое,
Таинственное благо он,
Несет понятье он святое -
Свободу будущих времен.


1862


* * *

Не раз в душе познавши смело
Разврата темные дела,
Святое чувство уцелело
Одно, средь лютости и зла;

Как столб разрушенного храма,
Где пронеслося буйство битв,
Стоит один, глася средь срама
О месте веры и молитв!


1852, Москва


Неаполь

На палубе в утренний час я стояла,-
Мы к южной неслися роскошной стране;
В раздольной, шумливой морской ширине
Смирялися брызги задорные вала.

Мы быстро неслись; отбегала светло
С боков парохода струистая пена;
Ждала я,- в залив выдавалась Мизена,
Везувия тихо дымилось жерло.

И с левой руки расстилаясь и с правой,
Виднелись брега благодатной земли;
И взором я града искала вдали,
Облитого морем, мощенного лавой.

И там, где эфирный сияющий свод
Касался с любовью земного предела,-
Неаполь блеснул и раскинулся бело
Меж яхонтом неба и яхонтом вод.



* * *

Небо блещет бирюзою,
Золотисты облака;
Отчего младой весною
Разлилась в груди тоска?

Оттого ли, что, беспечно
Свежей радостью дыша,
Мир широкий молод вечно,
И стареет лишь душа?

Что все живо, что все цело,—
Зелень, песни и цветы,
И лишь сердце не сумело
Сохранить свои мечты?

Оттого ль, что с новой силой
За весной весна придет
И над каждою могилой
Равнодушно расцветет?


Февраль 1840


* * *

Нет, не им твой дар священный!
Нет, не им твой чистый стих!
Нет, ты с песнью вдохновенной
Не пойдешь на рынок их!

Заглушишь ты дум отзывы,
И не дашь безумцам ты
Толковать твои порывы,
Клеветать твои мечты.

То, чем сердце трепетало,
Сбережешь ты от людей;
Не сорвешь ты покрывала
С девственной души своей.

Тайну грустных вдохновений
Не узнают никогда;
Ты, как призрак сновидений,
Пронесешься без следа.

Безглагольна перед светом,
Будешь петь в тиши ночей:
Гость ненужный в мире этом,
Неизвестный соловей.


<1840>


* * *

О былом, о погибшем, о старом
Мысль немая душе тяжела;
Много в жизни я встретила зла,
Много чувств я истратила даром,
Много жертв невпопад принесла.

Шла я вновь после каждой ошибки,
Забывая жестокий урок,
Безоружно в житейские ошибки:
Веры в слезы, слова и улыбки
Вырвать ум мой из сердца не мог.

И душою, судьбе непокорной,
Средь невзгод, одолевших меня,
Убежденье в успех сохраня,
Как игрок ожидала упорный
День за днем я счастливого дня.

Смело клад я бросала за кладом,-
И стою, проигравшися в пух;
И счастливцы, сидящие рядом,
Смотрят жадным, язвительным взглядом -
Изменяет ли твердый мне дух?


1854


Огонь

Блещет дол оледенелый,
Спят равнины, как гроба;
Средь степи широкой, белой
Одинокая изба.

Ночь светла; мороз трескучий,
С неба звездного луна
Прогнала густые тучи
И гуляет там одна.

И глядит она в светлицу
Всем сиянием лица
На заснувшую девицу,
На невесту молодца.

А внизу еще хозяйка
С сыном в печь кладет дрова!
"Ну, Алеша, помогай-ка!
Завтра праздник Рождества".

И, огонь раздувши, встала:
"Подожди ты здесь меня,
Дела нынче мне не мало, -
Да не трогай же огня".

Вышла вон она со свечкой;
Мальчик в сумерках один;
Смотрит, сидя перед печкой:
Брызжут искры из лучин.

И огонь, вначале вялый,
И притворчив, и хитер,
Чуть заметен, змейкой алой
Вдоль полей ползет как вор.

И сверкнул во мраке дыма,
И, свистя, взвился стрелой,
Заиграл неодолимо,
Разозлился как живой.

И глядит дитя на пламень,
И, дивяся, говорит:
"Что ты бьешься там об камень?
Отчего ты так сердит?"

- "Тесен свод, сжимают стены, -
Зашипел в печи ответ, -
Протянуть живые члены
Здесь в клеву мне места нет.

Душно мне! А погляди-ка,
Я б на воле был каков?" -
И взлетел вдруг пламень дико,
Будто выскочить готов.

"Не пылай ко мне так близко!
Ты меня, злой дух, не тронь!"
Но глазами василиска
На него глядит огонь:

   "Мне ты путь устрой!
   Положи мне мост,
   Чтоб во весь я свой
   Мог подняться рост.

   Здесь я мал и слаб,
   Сплю в золе как тварь;
   Здесь я - подлый раб,
   Там я - грозный царь!

   Поднимусь могуч,
   Полечу ретив,
   Разрастусь до туч,
   Буду диво див!"

Рыщет в печке, свищет, рдея,
Хлещет он кирпичный свод,
Зашипит шипеньем змея,
Воем волка заревет.

И ребенок с робким взглядом,
Как испуганный слуга,
Положил поленья рядом
С полу вплоть до очага.
. . . . . . . . . . . . . .
Ночь ясна; луна-царица
Смотрит с звездного дворца;
Где же мирная светлица?
Где невеста жениха?

Ночь тиха; край опустелый
Хладным саваном покрыт;
И в степи широкой, белой
Столб лишь огненный стоит.


Июнь 1841, Гиреево


Пильниц

В свое осеннее убранство
Весь лес торжественно одет;
Роскошно на его пространство
Заката льется яркий свет;
Блестят все ветви золотые
Под неба золотым лучом...
Зачем мне помнится Россия
С своим суровым октябрем?

И тихо гаснет блеск эфирный,
Страны таинственней черты.
Как думе предаваясь мирной,
Стоят лесные высоты!
Дерев чуть движется лишь темя,
Ручья внизу чуть шепчет ток...
Как мне на ум приходит время
Злых возмущений и тревог?



Портрет

Сперва он думал, что и он поэт,
И драму написал "Марина Мнишек",
И повести; но скоро понял свет
И бросил чувств и дум пустых излишек.
Был юноша он самых зрелых лет,
И, признавая власть своих страстишек,
Им уступал, хоть чувствовал всегда
Боль головы потом или желудка;
Но, человек исполненный рассудка,
Был, впрочем, он сын века хоть куда.

И то, что есть благого в старине,
Сочувствие в нем живо возбуждало;
С премудростью он излагал жене
Значение семейного начала,
Весь долг ее он сознавал вполне,
Но сам меж тем стеснялся браком мало.
Он вообще стесненья отвергал,
По-своему питая страсть к свободе,
Как Ришелье, который в том же роде
Бесспорно был великий либерал.

Приятель мой разумным шел путем,
Но странным, идиллическим причудам
Подвластен был порою: много в нем
Способностей хранилося под спудом
И много сил,- как и в краю родном?
Они могли быть вызваны лишь чудом.
А чуда нет.- Так жил он с давних пор,
Занятия в виду имея те же,
Не сетуя, задумываясь реже,
И убедясь, что все мечтанья - вздор.

Не он один: их много есть, увы!
С напрасными господними дарами;
Шатаяся по обществам Москвы,
Так жизнь терять они стыдятся сами;
С одним из них подчас сойдетесь вы,
И вступит в речь серьезную он с вами,
Намерений вам выскажет он тьму,
Их совершить и удалось ему бы,-
Но, выпустив сигарки дым сквозь зубы,
Прибавит он вполголоса: "К чему?.."


Март 1851


Поэт

Он вселенной гость, ему всюду пир,
	Всюду край чудес;
Ему дан в удел весь подлунный мир,
	Весь объем небес;
Всё живит его, ему всё кругом
	Для мечты магнит:
Зажурчит ручей - вот и в хор с ручьем
	Его стих журчит;
Заревет ли лес при борьбе с грозой,
	Как сердитый тигр,-
Ему бури вой - лишь предмет живой
	Сладкозвучных игр.


1839


* * *

Преподаватель христианский,—
Он духом тверд, он сердцем чист;
Не злой философ он германский,
Не беззаконный коммунист!

По собственному убежденью
Стоит он скромно выше всех!..
Невыносим его смиренью
Лишь только ближнего успех.


Около 1845


Прочтя стихотворения молодой женщины

Опять отзыв печальной сказки,
Нам всем знакомой с давних пор,
Надежд бессмысленные ласки
И жизни строгий приговор.

Увы! души пустые думы!
Младых восторгов плен и прах!
Любили все одну звезду мы
В непостижимых небесах!

И все, волнуяся, искали
Мы сновиденья своего;
И нам, утихшим, жаль едва ли,
Что ужились мы без него.


Ноябрь 1846


* * *

Прошло сполна все то, что было,
Рассудок чувство покорил,
И одолела воли сила
Последний взрыв сердечных сил.

И как сегодня всё далёко,
Что совершалося вчера:
Стремленье дум, борьба без прока,
Души бедовая игра!

Как долго грудь роптала вздорно,
Кичливых прихотей полна;
И как все тихо, и просторно,
И безответно в ней до дна.

Я вспоминаю лишь порою
Про лучший сон мой, как про зло,
И мыслю с тяжкою тоскою
О том, что было, что прошло.


1855


Разговор в Трианоне

Ночь летнюю сменяло утро;
Отливом бледным перламутра
Восток во мраке просиял;
Погас рой звезд на небосклоне,
Не унимался в Трианоне
Веселый шум, и длился бал.

И в свежем сумраке боскетов
Везде вопросов и ответов
Живые шепоты неслись;
И в толках о своих затеях
Гуляли в стриженых аллеях
Толпы напудренных маркиз.

Но где, в глуби, сквозь зелень парка
Огни не так сверкали ярко,-
Шли, избегая шумных встреч,
В тот час, под липами густыми,
Два гостя тихо, и меж ними
Иная продолжалась речь.

Не походили друг на друга
Они: один был сыном юга,
По виду странный человек:
Высокий стан, как шпага гибкой,
Уста с холодною улыбкой,
Взор меткий из-под быстрых век.

Другой, рябой и безобразный,
Казался чужд толпе той праздной,
Хоть с ней мешался не впервой;
И шедши, полон думой злою,
С повадкой львиной он порою
Качал огромной головой.

Он говорил: "Приходит время!
Пусть тешится слепое племя;
Внезапно средь его утех
Прогрянет черни рев голодный,
И пред анафемой народной
Умолкнет наглый этот смех".

- "Да,- молвил тот,- всегда так было;
Влечет их роковая сила,
Свой старый долг они спешат
Довесть до страшного итога;
Он взыщется сполна и строго,
И близок тяжкий день уплат.

Свергая древние законы,
Народа встанут миллионы,
Кровавый наступает срок;
Но мне известны бури эти,
И четырех тысячелетий
Я помню горестный урок.

И нынешнего поколенья
Утихнут грозные броженья,
Людской толпе, поверьте, граф,
Опять понадобятся узы,
И бросят эти же французы
Наследство вырученных прав".

- "Нет! не сойдусь я в этом с вами,-
Воскликнул граф, сверкнув глазами,-
Нет! лжи не вечно торжество!
Я, сын скептического века,
Я твердо верю в человека
И не боюся за него.

Народ окрепнет для свободы,
Созреют медленные всходы,
Дождется новых он начал;
Века считая скорбным счетом,
Своею кровью он и потом
Недаром почву утучнял..."

Умолк он, взрыв смиряя тщетный;
А тот улыбкой чуть заметной
На страстную ответил речь;
Потом, взглянув на графа остро:
"Нельзя,- сказал он,- Калиостро
Словами громкими увлечь.

Своей не терпишь ты неволи,
Свои ты вспоминаешь боли,
И против жизненного зла
Идешь с неотразимым жаром;
В себя ты веришь, и недаром,
Граф Мирабо, в свои дела.

Ты знаешь, что в тебе есть сила,
Как путеводное светило
Встать средь гражданских непогод;
Что, в увлеченьи вечно юном,
Своим любимцем и трибуном
Провозгласит тебя народ.

Да, и пойдет он за тобою,
И кости он твои с мольбою
Внесет, быть может, в Пантеон;
И, новым опьянев успехом,
С проклятьем, может быть, и смехом
По ветру их размечет он.

Всегда, в его тревоге страстной,
Являлся, вслед за мыслью ясной,
Слепой и дикий произвол;
Всегда любовь его бесплодна,
Всегда он был, поочередно,
Иль лютый тигр, иль смирный вол.

Толпу я знаю не отныне:
Шел с Моисеем я в пустыне;
Покуда он, моля Творца,
Народу нес скрижаль закона,-
Народ кричал вкруг Аарона
И лил в безумии тельца.

Я видел грозного пророка,
Как он, разбив кумир порока,
Стал средь трепещущих людей
И повелел им, полон гнева,
Направо резать и налево
Отцов, и братий, и детей.

Я в цирке зрел забавы Рима;
Навстречу гибели шел мимо
Рабов покорных длинный строй,
Всемирной кланяясь державе,
И громкое звучало Ave!
Перед несметною толпой.

Стоял жрецом я Аполлона
Вблизи у Кесарева трона;
Сливались клики в буйный хор;
Я тщетно ждал пощады знака,-
И умирающего Дака
Я взором встретил грустный взор.

Я был в далекой Галилеи;
Я видел, как сошлись евреи
Судить мессию своего;
В награду за слова спасенья
Я слышал вопли исступленья:
"Распни его! Распни его!"

Стоял величествен и нем он,
Когда бледнеющий игемон
Спросил у черни, оробев:
"Кого ж пущу вам по уставу?"
- "Пусти разбойника Варавву!" -
Взгремел толпы безумный рев.

Я видел праздники Нерона;
Одет в броню центуриона,
День памятный провел я с ним.
Ему вино лила Поппея,
Он пел стихи в хвалу Энея,-
И выл кругом зажженный Рим.

Смотрел я на беду народа:
Без сил искать себе исхода,
С тупым желанием конца,-
Ложась средь огненного града,
Людское умирало стадо
В глазах беспечного певца.

Прошли века над этим Римом;
Опять я прибыл пилигримом
К вратам, знакомым с давних пор;
На площади был шум великой:
Всходил, к веселью черни дикой,
Ее заступник на костер...

И горьких встреч я помню много!
Была и здесь моя дорога;
Я помню, как сбылось при мне
Убийство злое войнов храма,-
Весь этот суд греха и срама;
Я помню гимны их в огне.

Сто лет потом, стоял я снова
В Руане, у костра другого:
Позорно умереть на нем
Шла избавительница края;
И, бешено ее ругая,
Народ опять ревел кругом.

Она шла тихо, без боязни,
Не содрогаясь, к месту казни,
Среди проклятий без числа;
И раз, при взрыве злого гула,
На свой народ она взглянула,-
Главой поникла и прошла.

Я прожил ночь Варфоломея;
Чрез груды трупов, свирепея,
Неслась толпа передо мной
И, новому предлогу рада,
С рыканьем зверским, до упада
Безумной тешилась резней.

Узнал я вопли черни жадной;
В ее победе беспощадной
Я вновь увидел большинство;
При мне ватага угощала
Друг друга мясом адмирала
И сердце жарила его.

И в Англии провел я годы.
Во имя веры и свободы,
Я видел, как играл Кромвель
Всевластно массою слепою
И смелой ухватил рукою
Свою достигнутую цель.

Я видел этот спор кровавый,
И суд народа над державой;
Я видел плаху короля;
И где отец погиб напрасно,
Сидел я с сыном безопасно,
Развратный пир его деля.

И этот век стоит готовый
К перевороту бури новой,
И грозный плод его созрел,
И много здесь опор разбитых,
И тщетных жертв, и сил сердитых,
И темных пронесется дел.

И деву, может быть, иную,
Карая доблесть в ней святую,
Присудит к смерти грешный суд;
И, за свои сразившись веры,
Иные, может, темплиеры
Свой гимн на плахе запоют.

И вашим внукам расскажу я,
Что, восставая и враждуя,
Вы обрели в своей борьбе,
К чему вас привела свобода,
И как от этого народа
Пришлось отречься и тебе".

Он замолчал.- И вдоль востока
Лучи зари, блеснув широко,
Светлей всходили и светлей.
Взглянул, в опроверженье речи,
На солнца ясные предтечи
Надменно будущий плебей.

Объятый мыслью роковою,
Махнул он дерзко головою,-
И оба молча разошлись.
А в толках о своих затеях,
Гуляли в стриженых аллеях
Толпы напудренных маркиз.


1848


Рим

Мы едем поляною голой,
Не встретясь с живою душой;
Вдали, из-под тучи тяжелой,
Виднеется город большой.

И, будто б его называя,
Чрез мертвой пустыни предел
От неба стемневшего края
Отрывистый гром прогремел.

Кругом все сурово и дико;
Один он в пространстве немом
Стоит, многогрешный владыка,
Развенчанный божьим судом.

Стоит беззащитный, недужный,
И смотрит седой исполин
Угрюмо в угрюмый окружный
Простор молчаливых равнин:

Где вести, и казнь, и законы
Гонцы его миру несли,
Где тесные шли легионы,
Где били челом короли.

Он смотрит, как ветер поляны
Песок по пустыни метет,
И серые всходят туманы
Из топи тлетворных болот.



Серенада

Ты все, что сердцу мило,
С чем я сжился умом:
Ты мне любовь и сила,-
Спи безмятежным сном!

Ты мне любовь и сила,
И свет в пути моем;
Все, что мне жизнь сулила,-
Спи безмятежным сном.

Все, что мне жизнь сулила
Напрасно с каждым днем;
Весь бред младого пыла,-
Спи безмятежным сном.

Весь бред младого пыла
О счастии земном
Судьба осуществила,-
Спи безмятежным сном.

Судьба осуществила
Все в образе одном,
Одно горит светило,-
Спи безмятежным сном!

Одно горит светило
Мне радостным лучом,
Как буря б ни грозила,-
Спи безмятежным сном!

Как буря б ни грозила,
Хотя б сквозь вихрь и гром
Неслось мое ветрило, -
Спи безмятежным сном!


Октябрь 1851


* * *

Снова над бездной, опять на просторе,-
Дальше и дальше от тесных земель!
В широкошумном качается море
Снова со мной корабля колыбель.

Сильно качается; ветры востока
Веют навстречу нам буйный привет;
Зыбь разблажилась и воет глубоко,
Дерзко клокочет машина в ответ.

Рвутся и бьются, с досадою явной,
Силятся волны отбросить нас вспять.
Странно тебе, океан своенравный,
Воле и мысли людской уступать.

Громче все носится ропот подводный,
Бурных валов все сердитее взрыв;
Весело видеть их бой сумасбродный,
Радужный их перекатный отлив.

Так бы нестись, обо всем забывая,
В споре с насилием вьюги и вод,
Вечно к брегам небывалого края,
С вечною верой, вперед и вперед!



* * *

Средь зол земных, средь суеты житейской
Нам уцелел божественный завет;
Чему учил народ он Галилейский,
Какой давал он книжникам ответ,-
Все словеса его святых бесед
В уме своем мы сохранить умеем.
Не даром нам звучит глагол любви:
Там, где лежит израненный в крови,
Мы не пройдем надменным фарисеем,
К страдальцу мы, с целительным елеем,
Склоняемся и говорим: "Поверь,
Мне жаль тебя, несчастный, жаль как друга;
Приду тебе помочь, но не теперь,
Не нынче,- что же делать, нет досуга;
Не завтра,- завтра зван я на обед;
Приду дня через три, в конце недели,
А ты крепись, к чему стонать без цели?
Да лучше встань, тебе лежать не след!"
В уме своем мы сохранить сумели
Все словеса его святых бесед!



Сфинкс

Эдипа сфинкс, увы! он пилигрима
И ныне ждет на жизненном пути,
Ему в глаза глядит неумолимо
И никому он не дает пройти.

Как в старину, и нам, потомкам поздним,
Он, пагубный, является теперь,
Сфинкс бытия, с одним вопросом грозным,
Полукрасавица и полузверь.

И кто из нас, в себя напрасно веря,
Не разрешил загадки роковой,
Кто духом пал, того ждут когти зверя
Наместо уст богини молодой.

И путь кругом облит людскою кровью,
Костями вся усеяна страна...
И к сфинксу вновь, с таинственной любовью,
Уже идут другие племена.


22 апреля 1831


* * *

Умолк шум улиц - поздно;
Чернеет неба свод,
И тучи идут грозно,
Как витязи в поход.

На темные их рати
Смотрю я из окна,-
И вспомнились некстати
Другие времена,

Те дни - их было мало,-
Тот мимолетный срок,
Когда я ожидала -
И слышался звонок!

Та повесть без развязки!
Ужель и ныне мне
Всей этой старой сказки
Забыть нельзя вполне?

Я стихла, я довольна,
Безумие прошло,-
Но все мне что-то больно
И что-то тяжело.


1858


* * *

Шепот грустный, говор тайный,
Как в груди проснешься ты
От неясной, от случайной,
От несбыточной мечты?..

И унылый, и мятежный,
Душу всю наполнит он,
Будто гул волны прибрежной,
Будто колокола звон.

И душа трепещет страстно,
Буйно рвется из оков,
Но бесплодно, но напрасно:
Нет ей звуков, нет ей слов.

О, хоть миг ей! миг летучий,
Миг единый, миг святой!
Чтоб окрепнуть немогучей,
Чтобы вымолвить немой!

Есть же светлые пророки,
Вдохновенья торжества,
Песен звучные потоки
И державные слова!..

Шепот грустный, говор тайный,
Как в груди проснешься ты
От неясной, от случайной,
От несбыточной мечты!..



* * *

Это было блестящее море;
Тока синего пели струи,
Пели стройно в безбрежном просторе,
Словно зная про думы мои:
На отрадную весть издалека
Был напев их созвучный похож,
Повторял, прибегая с востока,
Светлый рой их мне то же и то ж;

И вал девятый шел широко,
И бормотал: "Все это ложь!"

Там, вдали, где вставала денница,
Зыбь чертою лилась золотой;
Через глубь белокрылая птица
К полосе уносилася той;
И твердила я с пением тока,
Что забуду, умчавшись туда ж,
О всей муке борений без прока,
О всей горести жизненных чаш;

И вал девятый шел широко,
И бормотал: "Все это блажь!"



* * *

Я не из тех, которых слово
Всегда смиренно, как их взор,
Чье снисхождение готово
Загладить каждый приговор.

Я не из тех, чья мысль не смеет
Облечься в искреннюю речь,
Чей разум всех привлечь умеет
И все сношения сберечь,

Которые так осторожно
Владеют фразою пустой
И, ведая, что всё в них ложно,
Всечасно смотрят за собой.


Конец 1840-х годов




Всего стихотворений: 73



Количество обращений к поэту: 10365





Последние стихотворения


Рейтинг@Mail.ru russian-poetry.ru@yandex.ru

Русская поэзия